Явление бюрократии, изученное в
свое время Максом Вебером и Рицци, затем
Касториадисом (Шолье), Лефором, Туреном,
сегодня охотно сравнивают с раковой
опухолью, подтачивающей общественный
организм и поразившей прежде всего
социалистические страны. Однако уже такие
писатели, как Кафка, Чехов и Куртелин,
бичевали в своих произведениях
представителей бюрократии -
администраторов, чиновников, клерков. И
действительно, еще до великого перелома,
ознаменованного революцией 1917 года, и
утверждения модели нового общества за
пределами СССР бюрократия являлась
социальным образованием, господство
которого опиралось не на происхождение и
деньги, а на знание и применение законов,
понимание функций и задач институтов и
органов власти. Именно бюрократия
неизменно представляет собой
господствующую силу независимо от
конкретной формы власти. Форма меняется,
незыблемыми остаются позиции бюрократии,
играющей роль относительно автономного
фильтра и тормоза политических изменений,
порождаемых представительной демократией.
Имея в виду эту общественную структуру,
Леон Блюм в 1936 году сказал, что Народный
фронт мог самое большее стоять у власти, но
ни в коем случае не владеть ею. Он понимал,
что в условиях представительной и
парламентской демократии власть находится
в руках бюрократии, которую именуют
администрацией.
Технократия - еще один
общественный слой, сложившийся на
протяжении века и сросшийся в определенной
мере с администрацией, - не замедлила
образовать новую бюрократическую ветвь.
Признанное за нею право на существование
также покоится на глобальном, всестороннем
знании процесса производства. Она как бы
воплощает в себе тот автономный характер
этого процесса, который гарантирует
безопасность капиталистическим компаниям,
делая их неуловимыми по отношению к
политической конъюнктуре.
Процесс сращивания двух структур
усилился после второй мировой войны. В
западных странах, в частности в
Великобритании и Франции, была проведена
национализация ряда отраслей и
промышленных предприятий, многие из
которых затем вновь были переданы в руки
частного капитала, что повлекло за собой
перемещение кадров и сделало иллюзорной
освященную теоретиками границу между
государственным и частным секторами.
Если на Западе бюрократия
обеспечивала независимое от политической и
социальной конъюнктуры функционирование
системы, что служило препятствием для
резких изменений, то в СССР, напротив, она
все больше отождествляла себя с
политической властью, которая тем не менее
обвиняла ее в тех же грехах, а общественное
мнение, нападая на бюрократию, выступало с
критикой режима и системы в целом.
Разумеется, планирование
народного хозяйства, национализация
средств производства, огосударствление
многих традиционных видов деятельности (медицина,
образование, туризм и т. д.) чрезвычайно
расширили сферу деятельности бюрократии в
СССР. Но отнюдь не эта черта составляет
специфику бюрократической системы в
социалистических странах. На Западе также
порой прибегали к использованию советской
модели (в частности, к планированию), но при
этом расширение государственного сектора
принимало здесь другие формы, нежели в СССР.
Специфические особенности советской
системы не претерпели почти никаких
изменений, однако и в Великобритании, и в
СССР, и во Франции для изложения проблем,
существующих в национализированном
секторе, используется одна и та же
терминология.
Нередко утверждают, что
специфика бюрократической системы в СССР
обусловлена наличием однопартийной
системы. Осуществляя контроль над
администрацией, партия якобы кладет конец
ее автономии. Этот факт, несомненно, имеет
существенное значение, и к этой мысли мы еще
вернемся. Тем не менее такой взгляд на вещи
охватывает лишь часть проблемы. Другая
характерная черта бюрократии отчетливо
проявилась уже в первый день победоносной
русской революции, 27 февраля 1917 года, то
есть до того, как власть перешла в руки
одной партии. Это проливает свет на одну из
особенностей бюрократической системы в
момент ее зарождения. Именно в этот день
Инициативный комитет Петроградского
Совета, стихийно образованный активными
участниками революционных событий, внес
предложение о расширении своего состава за
счет представителей крупных революционных
организаций с целью узаконить свое
положение. Процедура голосования, в
результате которой собрание выборных
делегатов одобрило данное предложение,
носила демократический характер. Но,
передав каждой из заинтересованных
организаций (социалистические партии,
профсоюзы, кооперативное движение и т. д. )
право назначить своих представителей,
съезд Петроградского Совета отказался от
своих полномочий в пользу общего Бюро этих
организаций (представителями от РСДРП(б),
например, вместо Шляпникова и Залуцкого
стали Каменев и Сталин). В результате
утвердилась процедура отказа от власти,
которая очень быстро подорвала
демократический порядок. Так, число
представителей, назначенных (а не избранных)
конференциями заводских комитетов,
возросло в период с июня по октябрь с
четырех до двенадцати процентов; своих
представителей назначили бюро профсоюзов,
партии большевиков, меньшевиков и эсеров.
Позднее данная практика вошла в
систему. И сегодня ответственность и
самостоятельность различных политических,
общественных и хозяйственных организаций
оказались урезанными, поскольку право
принимать решения перешло к руководителям,
заседающим в комитетах и назначенным
руководящим органом другой организации.
Безусловно, законно и демократично, когда,
например, в больнице не только врачи и
администрация обладают правом принятия
решений в случае возникновения конфликтных
ситуаций; безусловно, разумно, когда
городские власти и профсоюзы располагают
возможностью осуществлять контроль (в
Квебеке даже больные имеют в
контролирующем органе своего
представителя). Но когда конфликты между
этими инстанциями приводят к тому, что дело
не двигается с места, то налицо негативные
стороны сложившейся практики.
Когда единственная партия
контролирует одновременно, как в СССР, и
руководящий орган какой-либо организации, и
саму организацию, это приводит лишь к
единообразию речей и душит плодотворную
деятельность, поскольку решения
принимаются в другом месте. В результате
энергия людей расходуется на конкурентную
борьбу внутри партии за продвижение по
служебной лестнице, что является
единственным реальным стимулом. Произошло
определенное смещение понятий:
ответственность того или иного
руководителя тем меньше, чем дальше он
находится от центра, принимающего решения.
Но возможен и обратный вариант, когда
оторванный от центра орган под давлением
снизу (скажем, своих избирателей) начинает
действовать, если можно так выразиться,
вопреки самому себе. Такая ситуация уже
наблюдается в некоторых Советах и на
отдельных предприятиях. Этот процесс будет
углубляться с ростом конкуренции в
результате проведения реальных выборов и
создания альтернативных ассоциаций и групп.
Сегодня охотно вспоминают о том,
что еще в 1920 году Ленин и Троцкий клеймили
советскую бюрократию, забывая о двух
существенных моментах. Во-первых, они сами
способствовали укреплению ее позиций,
поставив под контроль партии деятельность
всех советских учреждений, объявив другие
партии вне закона, а затем подчинив партии и
государство. Во-вторых, революция породила
новую категорию бюрократов, так называемых
аппаратчиков, выходцев из народа, лишь
недавно перебравшихся в город; они
вытеснили бюрократов и спецов старого
режима, менее склонных работать на благо
социальной революции. Вполне естественно,
что новые аппаратчики служили режиму верой
и правдой, поскольку были ему обязаны всем:
социальным положением, ответственными
постами, новыми источниками доходов и т. д., -
но при этом они, как правило, обладали
необходимыми знаниями. По-видимому, сегодня,
в 80-е годы, мы являемся свидетелями важных
преобразований. Осуществляется
освобождение администрации от засилия
аппаратчиков; и это труд, который взяло на
себя более образованное, а потому и более
открытое, более демократичное поколение,
которое, однако, остается скованным
системой, где большинство граждан являются
одновременно и гражданами и бюрократами.
Сама по себе бюрократия не
является злом. Она может способствовать
сохранению социально-культурного облика
различных групп населения. Но это возможно
лишь при том условии, что она будет
соблюдать демократические принципы и
передаст власть своему представителю,
избрание которого обеспечит ему
необходимые полномочия. Это возможно также
при том условии, что избранный руководитель
может быть переизбран или смещен как по
воле низов, так и по решению высшей
государственной власти. Отмирание этатизма
в обществе, состоящем из различных слоев,
может происходить поэтапно. Сегодня путь
географического разукрупнения и
децентрализации является наиболее
действенным. Конкретный опыт Запада (в
частности, закон Деффера во Франции)
открывает на этом пути широкие перспективы.
Действительная тайна бюрократии
заключена в том, что она является
собственнической корпорацией.
Мы долго держались мнения, будто
бюрократия нами только управляет, но делает
это плохо, неэффективно. Фактически же она
нас - всех живущих в обществе и занятых
какой-либо деятельностью - присваивает и
делает это по-своему хорошо, мастерски, даже
виртуозно. Образ бюрократа ассоциировался
у нас с некой казенной маской, под которой
лениво шевелится обрюзгшее человеческое
существо, ко всему равнодушное, готовое
утопить в беспросветной казуистике любое
живое начинание. Да, такая маска у него есть,
таким он часто является нам, но, в сущности,
он - ловкий, изворотливый, умелый
предприниматель, энергично занятый своим
бизнесом с помощью особых средств и во имя
особого рода «прибыли».
Как известно, общество живет
универсальными взаимодействиями и людей, и
вещей; бюрократия живет присвоением этих
взаимодействий - и тоже универсальным,
получая от этого свои главные удовольствия.
А наша бюрократия получила вместе с
государством неограниченный доступ к
управлению экономикой и культурой,
проникнув буквально во все сферы
человеческой жизнедеятельности. В
результате такого «огосударствления» до 1985
года (когда началась перестройка) в
обществе нельзя было найти места, где бы ни
хозяйничала бюрократия.
Известно - нельзя жить в обществе
и быть от него свободным. Находясь на работе
или дома, в дороге на работу и обратно,
просто переходя улицу, заняв очередь в
магазине, у билетной кассы на вокзале,
ожидая автобуса, зайдя в обувную мастерскую,
сидя на собрании, танцуя в клубе, возможно,
даже ужиная в ресторане, стараясь попасть в
гостиницу во время командировки или
вольной поездки, обратясь к врачу или, не
дай бог, лежа в больнице и т.п.- повсюду мы
так или иначе замечали, что всегда и везде,
за редким исключением, способным
осчастливить, нас кто-то употреблял в каких-то
своих целях, каждый раз что-то соображая про
себя. И только в этой узкой связи, лишь в
качестве частично используемых объектов
неких посторонних интересов, а вовсе не
сами по себе мы заслуживали некоторого
попутного внимания.
Как это, удивится читатель,
собственность без «твердого» предмета
присвоения или хотя бы его денежного
эквивалента?
Итак, каким путем и что же именно
присваивает бюрократия, в чем выражаются ее
доходы?
Бюрократия складывается на
поприще управления и поэтому возделывает
это специфическое нематериальное «поле». В
соответствии с природой управления
объектом присвоения тут выступают не вещи
или люди как таковые, а сами бесчисленные
соединения между ними, абсолютно
необходимые для того, чтобы шла жизнь. В
бюрократическую собственность, таким
образом, попадает вся общественная связь,
которую аппарат способен охватить.
Сообщество бюрократов захватывает не
натуральные продукты какого-нибудь
специализированного труда как таковые, а
функцию распоряжения ими, их монопольного
распределения между людьми, то есть условия
и возможность их фактического
использования. Можно сказать, что
бюрократия овладевает функциональным
смыслом общественного продукта (тем, для
чего он вообще существует) и доступом к нему
человека. Она овладевает также средствами
общения между самими людьми, например
производителями и потребителями. Объектом
корпоративной собственности бюрократии
становится сам общественный процесс, сюда
же попадают главные уровни и функции
человеческой деятельности, отчужденные у
большинства народа с помощью
распорядительной власти, сумевшей уйти из-под
демократического контроля.
Издавна известно о собственности,
что она двойственна по своей природе:
насколько это вещь, настолько это и сама
живая деятельность. Одно дело абстрактно
иметь, другое - владеть, иметь актуально, на
деле. Допустим, мне завели руки за спину или
просто скомандовали: «Руки вверх!» Я их имею,
свои руки, но что проку? Владеть ими не могу,
моими руками распоряжаются другие, имея со
своей стороны полную возможность диктовать,
для чего именно и на какой срок их освободят,
чтобы загрузить предписанной работой.
Поскольку предметные или интеллектуальные
средства деятельности служат прямым
продолжением (усилением, обогащением)
органов человеческого тела, в отношении
этих средств можно повторить
приблизительно тот же сюжет. Но для
подобных операций с обществом нужна сила,
нужно мощное орудие принуждения. «Все куплю»,
- сказало злато. «Все возьму», - сказал булат».
Прежде чем суметь присвоить общественный
процесс, надо иметь в своем распоряжении
средство такого присвоения. Средство
возникло давно, это - государство и его
исполнительный аппарат, населенный целой
армией чиновников. В последнее время мы
часто обращаемся к характеристикам
бюрократии, данным Марксом еще в молодые
годы. Среди определений, которые можно
найти у этого автора, есть одно очень важное:
«Бюрократия имеет в своем обладании
государство, спиритуалистическую сущность
общества: это есть ее частная собственность».
(Термин «спиритуалистическая» от
латинского «духовный» и здесь, видимо,
означает «не материальная», то есть «не
вещественная».) Чиновник, монопольно
владеющий государственной структурой и ее
властными функциями, становится бюрократом-собственником.
Именно он раздувает роль государства в
обществе до чудовищных масштабов,
преследует демократические институты,
доводя дело до «огосударствления» всего
социума и расширяя таким путем размеры
своего владения.
При «огосударствлении» не
государство входит в общество, а общество
как бы вбирается, ассимилируется
государством. Государственный аппарат
управления стремится охватить и плотно
облечь все подробности общественных
процессов по схеме: «государство на каждому
шагу». Например, контролируя все шаги
экономики, бюрократический аппарат «сверху»,
приказным порядком до сих пор определял:
кому, что и когда производить; кому, что и по
какой цене поставлять; кому, сколько и за
что платить, вплоть до каждой операции
труда; сколько кому выделить средств и
сколько забрать; какую технику и технологию
в каждом случае применить и т. д. и т. п.
Поскольку в большом народном хозяйстве
миллионы операций и миллиарды взаимосвязей,-
разве все учтешь и перечислишь! Но
тысячерукий податель народу его же
собственного достояния пытается. Скажем,
каждому из 25 млн. изделий, производимых в
стране, он произвольно назначает цену, по
каждому определяет расход материалов и
энергии. Им движет своеобразная жажда
наживы - стремление путем всеприсутствия «снять»
с каждого клочка общественной практики
благоприятную информацию о своей роли во
всех достижениях, сформировав такие
свидетельства в показатели групповых и
индивидуальных заслуг у руля управления. То
же самое бюрократия проделывала и в сфере
культуры, вторгаясь чуть ли не на каждую
страницу литературных рукописей, в каждую
сцену спектаклей, каждый кадр кинофильмов,
требуя всякий раз своего дохода - воспевать
ее успехи надо было и литературно, и
живописно, и музыкально, и
кинематографически. Не избежала этой
рабской доли и наука, особенно гуманитарная.
Притворно хлопоча над
расползающимися частями беспозвоночного
социального тела, бюрократия на деле только
тем и занята, что сама разъединяет,
атомизирует его элементы; выхватив из него
свою долю, она с великим трудом пытается «сшить»
остатки белыми нитками директивного плана
и объявить себя великим интегратором.
Словом, суть заключается в том,
что не государство говорит на языке
управляемого объекта, а управляемый объект,
лишенный своего голоса, вынужден
изъясняться на языке бюрократического
аппарата и его интересов. Бюрократия
превращает общество в казенный дом, в
котором свободная самодеятельность
населения замещается административным
уставом.
Общество, «встроенное» в
государство, естественно перенимает от
него специфическую композиционно-отношенческую
структуру, сотканную из множества
иерархически взаимосвязанных мест.
Отличительной особенностью этих мест
является их безраздельная принадлежность
государству. Здесь можно быть министром или
рабочим, вахтером или инженером, инженером-конструктором
или инженером-технологом, художником или
ученым, пожарником или учителем - кем угодно,
но при огромном профессиональном
разнообразии все как один являются
служащими у государства и в этой своей
униформе вполне сливаются в «социальной
однородности». Настоящие различия
возникают внутри униформы, когда в общем
составе государственных мест выделяется
особый управляющий уровень.
От рабочего до министра - все
трудятся по своим местам. Однако в этой
идиллии трудового единства давно замечено
что-то неладное. В октябре 1985 года Т. И.
Заславская заявила: формула «два класса и
один слой» не описывает с достаточной
точностью дифференциации реального
социалистического общества. Источники
различий надо искать «в разных
возможностях общественных групп
распоряжаться общественными средствами
производства» и, стало быть, управлять
хозяйством и обществом.
Начальство предстало именно
начальством, а не «ежиком в тумане»
округленных статистических величин.
Формально одинаковое,
равное для всех отношение к средствам
производства при разных, заведомо неравных
фактических возможностях ими
распоряжаться, «пускать в ход». Отделение и
обособление владельческих ролей глубоко
замаскированы объективно, так как их
выполнение - тоже труд. Непосредственно
тождественный с владением, не отличающий
себя от владения, как бы не замечающий своей
избранности, своей особой причастности к
собственности, такой труд тем не менее
противостоит массовому труду именно как
функциональная собственность.
Но чем душа тешится? Ведь
управляющие не имеют никакого
материального дохода от общественной
собственности, которой с помощью
государства безраздельно распоряжаются. (Это
на Западе иные управляющие получают такой
ломоть, что, пожелай они капитализировать
свой доход и начать собственное дело, могли
бы сами стать капиталистами.) Обычный
должностной оклад руководителя, и весьма
высокого ранга, не превышает у нас среднего
заработка рабочего, а то и не добирает до
него. Верно, только разве нельзя
представить себе доход непосредственно в
виде привилегированной деятельности,
закрепленной в «пакете» распорядительных
функций? Не сообщит ли и этот вариант
владения соответствующую общественную
величину обладателю «пакета»? В качестве
дохода бюрократия присваивает то, чем
владеет, и распределяет его так, как
распределена сама в иерархической
структуре власти. За свой управленческий
труд бюрократ получает назначенную
государством заработную плату, за участие в
собственности - место в сообществе
собственников. За труд ему платят по
функциям, за участие в собственности -
самими властными функциями с прибылью в
виде служебной карьеры. И это, надо сказать,
царское вознаграждение. Подобно вещным (или
денежным «маскам», возносящим своих
носителей над прочими соотечественниками),
функционально-распорядительная «маска»
способна подсадить на пьедестал избранных
даже самое заурядное лицо. Что за вопрос:
крупный пост занимает, несомненно, крупный
человек! Нигде место так не красит человека,
как в бюрократической структуре (что,
разумеется, не исключает и обратного). Не
забудем, что к солидному месту приложены и
немалые привилегии, объемлющие весь
социально-бытовой и престижный спектр
жизни, что называется, «от рождения до
смерти». Именно отделяющие от общества
привилегии, а не просто повышенная
покупательная возможность. Особое питание
и особое лечение, особый транспорт,
комфортные условия рабочего места и
качественное жилье, непререкаемая
первоочередность доступа ко всем
источникам материальных и духовных благ,
что, помимо собственного значения, имеет
символическую ценность, питая тщеславие и
все то же сознание исключительности. К тому
же употребление распорядительных функций
легко «обменивается» на дополнительные
услуги благодарных клиентов. Обмен
распорядительными возможностями - обычное
явление в вельможном кругу. Однако главное -
особенности самого властвования как
деятельности, которая распределяет и
совмещает, «пропускает» через себя все
другие виды деятельности, становясь их
фокусом. «В нашей буче, боевой, кипучей»
вокруг властного фокуса, большого или
малого, бурлит разнообразная жизнь, и вся
она замыкается на управляющем, поскольку,
кроме него, некому распорядиться. Лишь
опосредованная его волей и получившая от
него новый импульс, жизнь идет, а он
предстает ее демиургом. Подобно тому как «лицо
вкладывает свою волю в вещь», что и
составляет собственность в ее традиционной
форме, бюрократическое лицо вкладывает
свою волю в процесс, то есть во
взаимодействие людей по поводу вещей или
вовсе без такого повода. «Он - не он, а он -
миллион...» Мы еще недооценили значения
психологической роскоши, связанной с
избранностью, возможностью повелевать
людьми в результате иерархического
возвышения одних лиц над другими. Таким
образом, «огосударствление» представляет
собой особое, «вторичное» отношение
собственности; оно отличается от обычной
государственной собственности тем, что
создает под ее крышей закулисную
внутригосударственную собственность - на
административные средства распоряжения
общественным богатством, на орудия
управления социальными процессами.
Общество выступает собственником средств
производства в лице государства, но
государство при недостаточном развитии
демократии распоряжается общей
собственностью исключительно в лице своего
аппарата, обходясь без общества.
Собственность государства на средства
производства, превращенная в групповую
собственность на само государство как
структурно организованную совокупность
средств управления, - вот фундаментальное
основание бюрократии. Отсюда ее цель: как
можно больше государства - везде, всегда, во
всем; максимум зависимости общества от
государства и минимум самого общества как
такового, без прямого командного
присутствия государства. История доказала:
не может быть общественной собственности
на средства производства без общественного
же распоряжения средствами управления.
Иначе обобществление получает ценность «выведенного
яйца» под юридической скорлупой, а
административная система, выведенная в
этой «скорлупе», становится, подобно
злокачественному новообразованию,
механизмом переработки общественного
организма в бюрократический рост, в ходе
которого судьбы людей разъедаются и
замещаются карьерой чиновника.
Как известно, группировка
бюрократов, по числу которых на душу
населения мы заняли первое место в мире,
привела наше общество к кризисному
состоянию, и по инициативе нового
руководящего ядра КПСС в стране началась
революционная перестройка. Особенность
революционной ситуации на сей раз состоит в
том, что как «верхи», так и «низы» уже не
могут жить по-старому, но далеко не все как «наверху»,
так и «внизу» могут и хотят жить по-новому. В
первую очередь это относится, конечно, к
бюрократии: именно она в результате теряла
бы свои властные привилегии.
Право, смешно было слушать, когда
столоначальников из различных ведомств и
учреждений на первых порах перестройки
прельщали перспективой освобождения от
мелочных забот о подведомственных объектах.
Рисуя драматическую картину в яущности
бесплодных попыток аппарата управления
предопределить и формализовать каждое
телодвижение общественно-производственных
организмов, публицисты восклицали: «Всю эту
работу управленцы совершают, посрамляя
трудолюбием самого Сизифа». Следовало
предложение «отобрать у Сизифа камень»,
чтобы занять делом. Не тут-то было! Он - не
тот мифологический, а наш бюрократический -
Сизиф с «камнем» до сих пор не желает
расставаться. Как говорится в пословице, «своя
ноша не тянет».
Перед перестройкой стоит
сложнейшая задача: сохранить и укрепить
аппарат управления, способный к
эффективной работе, и одновременно
преодолеть бюрократию, то есть групповую
монополию управляющих на функции
управления и средства власти. Специальную
резолюцию «О борьбе с бюрократизмом»
приняла XIX конференция КПСС. Путь только
один - решительная демократизация всех
сторон общественной жизни. Но это уже
отдельная тема.
|