Официально признанная и освященная многолетней традицией концепция абсолютистского государства во всех своих принципиальных моментах оставалась неизменной в конце XVIII в. В то же время и сам монарх и его монархия становились все менее абсолютнымии. Абсолютизм подразумевает определенное единомыслие подданных короля, Франция же конца старого порядка представляла собой общество раздробленное, идейно разобщенное. Абсолютизм превратился в фикцию, жизненность которой поддерживалась тем, что продолжал существовать мощный бюрократический аппарат. Но и сам аппарат был подвержен эрозии. К тому же его глава, король Франции Людовик XVI, не обладал ни волей, ни умом, необходимыми для решительного реформирования государства. Людовик XVI жаждал популярности, но добивался ее лишь уступками. Колебания и противоречия правительственного курса привели к последовательному провалу реформ Тюрго, Неккера, Калонна. Разразился кризис между королевской властью и высшими слоями дворянства, представленными в парламентах, провинциальных штатах и в собрании нотаблей 1787 г.; невозможность разрешения кризиса ни путем возобладания одной из сторон, ни путем компромисса привела к необходимости апелляции к голосу нации - к созыву Генеральных штатов. Затянувшийся конфликт, в основе которого лежал вопрос о путях и средствах преобразования страны, создал ситуацию, контроль над которой государственными властями был быстро утрачен. Бурно развивавшееся гражданское общество выработало новые формы организации. В ходе выборов в Генеральные штаты социально-психологическое единство и политическую форму обрело третье сословие, ранее аморфное социальное образование, имевшее лишь отрицательное значение. Возник грандиозный идеологический миф третьего сословия и о третьем сословии. В 1789 г. миф выполнил свою политическую функцию и исчез навсегда. Буржуазия сумела использовать старинную оболочку для самоконституирования и мобилизации масс и затем отбросила его за ненадобностью. Весной 1789 г. многие французы как бы заново открывали свою страну, обретали новых духовных вождей. С каждым днем усиливалось противостояние государства и гражданского общества. Наконец, 17 июня собрание представителей третьего сословия Генеральных штатов объявило себя Национальным собранием. Развитие гражданского общества в определенном смысле достигло своего пика - родилась новая государственная форма.

Великая французская революция, уничтожив старый порядок, создала современную политику, характерную для общества товарных отношений. Она разорвала связь, которая ранее связывала политическое и гражданское, разрушила корпоративную структуру, высвободила гражданское общество из политической сферы, и дух политики обрел всеобщность, освобожденную от феодального партикуляризма. В рамках старого порядка буржуазия вынуждена была искать формы объединения в неполитических организациях: академиях, масонских ложах, различного рода культурных и научных обществах. Воздействие на принятие политических решений осуществлялось опосредованно - через парламенты, легальную и подпольную печать, путем коррумпирования государственного аппарата. Все это каналы ненадежные и малоэффективные, окончательное принятие решения в любом случае ускользало от контроля буржуазии. Часть буржуазных элементов продолжала входить в корпорации, другая часть относилась к дворянскому сословию, соответственно и первые, и вторые использовали специфические, традиционные формы диалога с королевской и местной властью. Общность интересов формировавшейся буржуазии впервые с некоторой отчетливостью проявилась в ходе составления наказов и выборов в Генеральные штаты. До этого сам характер политической системы старого порядка предопределял выпячивание на первый план противоположных частных интересов различных региональных, профессиональных, сословных, конфессиональных группировок буржуазии. Захват государственной власти в 1789 г. способствовал консолидации буржуазии как класса. Внутренние противоречия буржуазии не исчезли, но они были теперь сведены в систему, которая как единое целое противостояла двум бывшим первым сословиям и королевской власти. Первичные собрания избирателей, муниципалитеты, дистрикты, департаментские власти, Национальное собрание - взаимосвязанные органы, составляющие государство и его гражданскую основу, все они находились с 1789 г. под контролем буржуазии, более того, буржуазия составляла их плоть и мозг. Дворянство с формально-юридической точки зрения также служило социальным наполнителем этой системы. Казалось бы, овладев правилами новой политической игры, используя свое еще немалое экономическое могущество, а также престиж и силу (до 1791 г.) королевской власти, дворянство могло вполне успешно отстаивать свои интересы. Но как в рамках старого порядка формирующийся класс буржуазии, играя по правилам, неизбежно проигрывал дворянскому сословию, так, и в новых условиях дворянское сословие должно было с не меньшей неизбежностью проигрывать классу буржуазии. В итоге дворянство сделало ставку не на интеграцию в буржуазную политическую систему, а на реставрацию прежней дворянско-абсолютистской.

Революция сняла конфликт государства и гражданского общества, привела к стремительной децентрализации власти. Правда, либеральные рациональные схемы - разделение властей (гармония законодательной, исполнительной и судебной власти), равновесие между столицей и периферией - не были рассчитаны на аналогичные условия гигантского кризиса. Революция порождала демократическое государство, но в ходе своего развития все более множила примеры несовпадения реальной практики с теорией прав человека. Провозглашенные ею принципы «Декларации прав человека и гражданина» оказывались принципиально утопическими. Либеральные структуры в 1792 г. были потеснены структурами демократическими и отчасти ново-авторитарными. Жирондистская попытка осуществить синтез и создать либеральную демократию провалилась. Мелкий люд создал свои политические организации, свои ячейки власти. Санкюлоты отрицали либерализм во всех его обличьях. Развитие революции шло от кризиса к кризису, для их преодоления требовались государственные структуры и механизмы политической деятельности совершенно особого рода, созданные не на века, а только на время исключительных обстоятельств. Движение к демократии сопровождалось отказом от некоторых ее основ и, таким образом, являлось одновременно движением к диктатуре. Политика подчиняла государственную жизнь, хотя именно ради автономного, беспрепятственного развития гражданского общества во многом и осуществлялась революция. Конвент после восстания 31 мая - 2 июня 1793 г. уже не был полноценным представительным институтом. Принципы прямой демократии потеснили принципы демократии представительной.

Народ в лице движения санкюлотов привел к власти политическую группировку, в наибольшей степени отличавщуюся вниманием к его нуждам, якобинцы были демократами, но волею обстоятельств именно они создали диктатуру. Ради утверждения демократии в будущем они начали искоренять демократию в настоящем. Несовместимость революционной демократии и революционной диктатуры породила духовный кризис как Робеспьера, так и якобинской республики. Летом 1794 г. революционное меньшинство-якобинцы и санкюлоты - потеряло способность руководить страной и государством.

В результате того же революционного движения, которое превратило политику в автономную сферу, общество также освободилось от тех пут, что сдерживали свободную игру эгоистических интересов. В итоге гражданское общество становилось в оппозицию к сфере политики, и общество в конечном счете возвратило себе те права, что временно были узурпированы политической революцией. Термидор явился политическим выражением частных интересов. Он принес освобождение гражданского общества от революционной диктатуры и деградацию политики. То было первое завершение французской революции.

Но минимальное государство при неразвитом гражданском обществе, к тому же пережившем шок гражданской войны, не может справиться с анархическими тенденциями. В то же время деградация политики, необходимость государственного порядка, успешная внешняя война породили гипертрофированное развитие армии. В 1799 г. политический вакуум заполнил Наполеон Бонапарт, восстановив государство и его примат над гражданским обществом. То было окончательное завершение революции.

История Великой французской революции в том виде, в каком она преподавалась во Франции на протяжении ^Х века, многие годы исходила из двух взаимосвязанных спорных идей.

Первая из них преподносила всю сумму событий, имевших место между 1789 годом и Бонапартом в качестве «буржуазной революции», обеспечившей превращение буржуазии в господствующий класс в государстве и обществе как в объективном смысле (создание условий для утверждения господства буржуазии), так и в субъективном (революция есть продукт стратегии определенного класса). Идея эта не является чисто марксистской, поскольку она была выдвинута либеральными философами и историками Реставрации и уже затем взята и по-своему дополнена Марксом.

Вторая, напротив, была чисто марксистской. Она выдвигала тезис, согласно которому данная буржуазная революция несла в себе зародыш будущей, подлинно освободительной революции пролетариата. Маркс постоянно противопоставлял политическим иллюзиям французов конца XVIII столетия социальную подлинность будущей революции. А когда такая революция, казалось бы, произошла (в 1917 году в России), она наложила отпечаток на всю историю французской революции, тем более что большевики буквально бредили якобинским волюнтаризмом.

Сочетание этих двух идей породило представление о Великой французской революции как о явлении, проникнутом буржуазным духом с 4 августа 1789 года и до принятия Кодекса Наполеона, прерванном кратким периодом «забегания вперед», каким явилась якобинская диктатура (1793). В этом проявилась возможность слияния в одно целое единства и многообразия исторического процесса.

Именно это толкование подверглось критике в трудах историков последней четверти нашего века, посвященных Великой французской революции. Критика затрагивала ряд пунктов.

В работе по социальной истории показан «несовершенный» характер французской буржуазии XVIII века. Хотя французская революция носила действительно антиаристократический характер, ее нельзя рассматривать как продукт деятельности общественного класса, являющегося движущей силой ускоренного развития капитализма, которого, кстати, не произошло.

Буржуазия не является более ни единственной, ни даже центральной движущей силой революции. Дворянство сыграло большую роль в ее подготовке, а частично и на начальных этапах, с 1789-го по 1791 год. Активизация народных масс является ключом к пониманию 1793 года. Поведение крестьянства в целом, встретившего революцию с одобрением, характеризуется резкими различиями. И наконец, роль революционного, до 1793 года, и послереволюционного государства не может быть сведена, по-видимому, лишь к логике буржуазных интересов. Обращение к идее контрреволюции в попытке объединить все разнородное, что несет в себе революция с ее предполагаемо буржуазным характером, является лишь иллюзией сознания.

Само разнообразие политических форм, порожденных революционными событиями, начиная с замены аристократического общества обществом свободных и разных людей, ведет к тому, что «социальное» толкование французской революции уступает место скорее «токвильской», нежели марксистской постановке вопроса, что открывает широкую дорогу политической уклончивости современной демократии. Это дает возможность вновь обратиться к двум центральным проблемам: к загадке чрезвычайно радикального характера 1789 года во Франции и к причинам деспотического уклона в развитии революции.

Таким образом, в современной историографии французской революции, освобожденной от опеки социально-экономического детерминизма, преобладающее значение приобретает, на мой взгляд, возврат аналитического мышления и исследований к проблемам политики. Противопоставление политических прав и прав социальных, довлевшее над рядом поколений исследователей, отступает на второй план в связи с новым обращением к тому глубокому перелому, каким стало рождение мира независимых индивидов, с превеликим трудом вовлекаемых в какие-либо политические образования.