Ю. Олешук

Россия - страна хронически исключительно сильного, доминирующего государственного начала. Государство у нас - веками все или почти все, если говорить о жизнедеятельности страны. Да и о ее развитии, преобразованиях тоже. Под такую роль государства сложился и соответствующий аппарат - чрезвычайно разветвленный, вторгающийся во все и вся в жизни общества. Обязательной особенностью такого аппарата была, конечно, строжайшая послушность "верху" - он ведь сам-то появился как результат всемогущества высшей власти. До революции - самодержавной, после революции - "диктатуры пролетариата", означавшей привычную для России диктатуру высшей власти.

Такая невероятно мощная власть и традиция особой значимости власти вызывали в ее адрес две понятные и противоположные общественные эмоции: огромное на нее упование и огромную же ненависть к ней. Упование - потому что сама ее невероятная сила и гигантские полномочия внушали мысль, что ей посильно все, в том числе и сотворение лучшего будущего. Ненависть - поскольку в силу тех же ее качеств естественно возлагать на нее стопроцентную ответственность за все, что "не так" в стране. А этого "не так" было столько, что сама ответственность автоматически влекла за собой чувство ненависти.

Понятно, надежды на радикальное изменение жизни к лучшему, попытки реализации таких надежд - весь бесконечный революционный порыв, существовавший в обществе, -всегда имели своей обязательной составной частью идею полной ликвидации сущест­вовавшей на тот момент власти. Мало того, что она выглядела абсолютно повинной, едва ли не первопричиной всех бед, она вызывала такую жгучую неприязнь к себе, что в глазах радикалов иного пути к лучшей жизни, кроме как разрушения ее до основания, просто не могло существовать.

А после успешного "революционного действа" столь же естественно в какой-то момент у новых сил, возглавивших страну, появлялась потребность восстановления сильной власти. С другой идеологией, с другими целевыми установками и смыслом деятельности, но все равно очень сильной, очень командной. Это предопределялось основательностью разруше­ния прежней власти, оставлявшей страну неуправляемой. Отсюда - тяга к жесткой управ­ляемости, что обусловливалось также традицией, политической психологией общества -никуда не денешься! - привычного к сильной власти, к инициативе и усилиям "сверху", а не "снизу". Не из собственных рядов. Общественные настроения сами начинали в конце концов вопиять о восстановлении мощи государственного начала, не видя ничего взамен.

Возьмем три революционных переворота нынешнего столетия. Им всем присуща эта закономерность обращения с властью: сначала полностью разрушить - в качестве всесильной, затем восстановить - в качестве очень сильной.

С чего начал Февраль? Со слома самодержавия и попытки создать демократическую власть, то есть власть общества, а не высшей управленческой "точки". Чем кончил Февраль? Планами введения диктатуры (Керенский метил себя в диктаторы).

Октябрь. Та же принципиальная схема. Сначала - полный разгром прежней власти, затем - очень короткое время - иллюзии народного самоуправления и быстрый отход от них к жесточайшей власти. Нынешняя революция идет той же дорогой. Первое и наиболее радикальное реформаторское правительство (Гайдара) опиралось на принцип - все или почти все вершенис дел передать "нижним этажам", обществу. Гайдар, помнится, усмат­ривал основной смысл реформы в том, чтобы заменить "мускул государства" "мускулом общества" во всех делах, где возможно. А возможным ему представлялось сделать это едва ли не везде. Сам принцип памятной экономической "шоковой терапии" заключался в том, чтобы научить общество самостоятельной экономической жизнедеятельности так, как не умеющего плавать учат этому, бросая в воду: сначала побарахтается, потом поплывет.

Теперь заметна эволюция к привычной, наезженной прежними радикалами колее: к укреплению государственного начала. Говорю "теперь", потому что нас снова возглавило 'решительно" реформаторское правительство, близкое по духу (да и по многим лицам) к гайдаровскому. И что же слышим от самого близкого по духу - и, как считается, самого влиятельного в правительстве - Чубайса? Что первейшая задача - укрепление власти 'центра"! Что первейшая задача - ужесточение дисциплины в госаппарате ("внутри аппарата должна быть диктатура")! Да и от самого Гайдара то и дело слышно: "где власть, где жесткие меры. где наведение порядка?" Даже близких к этому заявлений не было слышно от него пять лет назад.

Все это говорится не для того, чтобы "поддеть" реформаторов. Наоборот, следует приветствовать их эволюцию. Ибо, повторяем, она просто естественна. Авральное, одним рывком перекладывание всей ответственности за ход дел на само общество, исторически мало готовое, непривычное к этому - предприятие невозможное. Оно, может быть, делает честь надеющимся на успешный исход такой пертурбации, свидетельствуя об их высоком мнении о том самом обществе, но является попросту нереалистичным. Требуется некое более медленное и комбинированное движение, где сильное государственное начало должно присутствовать непременно.

Впрочем, проблема, которая затрагивается здесь - иная. И она по-настоящему тревожит. Проблема в том, осуществима ли - невзирая на всю необходимость и естественность реконструкции сильного государственного начала - эта операция? Иными словами - мы сейчас живем при действительно слабой, недопустимо слабой и неэффективной государст­венной власти (столь слабой и неэффективной, что ситуация напоминает отнюдь не самую широкую демократию, а что-то похожее на анархию), но возможно ли превращение ее в нечто более действенное и сильное? Даже просто более дисциплинированное, что уже обязательно для любой власти? Любой силы и идеологии?

По-моему, возникла абсолютно новая в российской истории (разумея те самые радикаль­ные перемены) ситуация. И, судя по уверенному тону реформаторских восстановителей государственного начала, плохо ими осознаваемая. Может быть, не осознаваемая даже совершенно.

Ими может владеть стереотипизированное представление о российской власти. Что это такое? А очень простая вещь: российская власть как бюрократический аппарат - вся тьма управленческого народа, сидящая в бесчисленных "конторах" и подразделениях - абсо­лютно управляема.

Это - историческое представление. Иной ситуации веками просто не было. Государст­венный аппарат в России всегда напоминал военный по абсолютному послушанию распо­ряжениям "сверху". Он был даже анекдотичен в этом смысле. Повиновение доходило до степеней, когда выглядело издевательством - хотя было просто крайним усердием, лютым страхом оказаться заподозренным в недостаточности такового. Царский чиновный люд был в этом смысле вышколен до крайней степени, до абсурда. Напомним, не приводя конкрет­ных примеров, знаменитый рассказ Аркадия Аверченко. Преувеличивавший слепое послу­шание, но все же, по оценке тогдашнего журнала "Новое время", "задевший один из главных нервов русской жизни". Суть вот в чем: российский император попотчевал приехавшего в нашу страну французского президента концертом самодеятельности. Обоим понравилось, и после визита император распорядился министру двора выявить в России всех, занимаю­щихся самодеятельностью. Тот, препровождая распоряжение ниже (привожу рассказ по памяти, могу спутать детали, но не сюжет), добавил "строжайше выявить" - чтобы ничего не было упущено. В губерниях - с целью максимального исполнения - "выявить" заменили на "изловить". Еще ниже прибавили - "изловить и препроводить". А на самом низу "исполнительной вертикали" в пылу усердия добавили: "препроводить и выпороть".

Из недавних, социалистических времен памятны другие примеры бездумного послу­шания. Один - памятное антиалкогольное постановление конца 80-х. Страна пить не пере­стала. Наоборот, как выявила статистика, по закупкам сахара в целях самогоноварения, даже прибавила. Но вот кто действительно "завязал" намертво - так это аппарат. Особенно высший административный и партийный. До постановления обычай "поддавать" по любому поводу там был распространен широчайше - как не пить, если пилось не за счет собственного кармана? Автор этих строк, немало поработавший в те годы разъездным лектором, испытал обычай на собственном опыте: везде в провинции, где приходилось выступать перед партийными аудиториями, затем следовало приглашение в знаменитые тогда "боковушки" (комнаты для особых посетителей при ресторанах) и начиналось фантастическое возлияние - особенно на фоне тогдашнего дефицита продовольственных товаров. И вот этот-то аппарат прекратил пить вчистую! До такой степени, что праздники и разные юбилеи отмечались чаем и лимонадом (уникальное, надо сказать, действо -лимонадный тост в честь, скажем, очередного Октября или 60-летия местного большого начальника: выглядело это как издевательство).

Еще пример абсолютного послушания - горбачевская "перестройка". Многие распоря­жения и преобразования сверху партаппарат, административно-управленческая система принимали, как известно, с великим страхом и самыми паническими предчувствиями. Сам был свидетелем, как в Архангельском обкоме партии заведующий отделом пропаганды говорил о намечавшемся переводе предприятий на хозрасчет: "Это - конец экономике". Но тем не менее все выполнялось чисто по-армейски. Приказали: хозрасчет 60% предприятий с 1 января такого-то года - и было исполнено. Кстати, и элитарный аппарат в конце концов сам себя погубил послушанием. Ведь во второй, более радикальной, половине "пере­стройки" - когда пошли уже политические реформы, демократизация, введение много­партийности и пр. - аппарат точно знал, что тут путь к его погибели, гибели системы. И все равно слушался. Позже такое самоубийственное поведение аппарата даже сделалось предметом социологического анализа - в чем-де дело? Откуда такая бессловесность?

Бессловесность - и из истории и из сути супервластной системы. В которой все решительно под контролем и влиянием государства. То, что выглядит ныне странным, нелепым, анекдотичным повиновением - на самом деле было единственно возможной линией поведения для любого чиновника. Высшего или низшего. И для всех них. вместе взятых.

Государственная служба - за исключением очень узкого и труднодоступного круга других поприщ (писательского, музыкального и т.д. - но ведь не всякий мог на нем подвизаться) - была самой престижной, почетной, выгодной, доходной. И что тоже существенно - "не пыльной" (в противовес грязным, трудным, некомфортным работам на производстве). Уходить с государственной службы было некуда, все остальное выглядело для массы чиновников хуже. Поэтому за нее следовало держаться изо всех сил. Не гневи начальство никакой строптивостью. Если говорить о социализме, то мертвая привя­занность чиновника к службе усугублялась, с одной стороны, привилегиями - скрытыми, негласными, особенно "наверху", и, с другой - отсутствием частной собственности. Даже высокопоставленный, великолепно живущий за счет громадных привилегий чиновник сразу превращался в бедняка, лишаясь поста. Наконец, следует упомянуть, что власть за неповиновение могла не только запросто изгнать со службы "в никуда", но еще и наказать. В российской системе от власти было некуда спрятаться. Так всегда было в истории. Когда террором, когда преследованиями и разными придирками - она всегда могла достать. И не колеблясь это делала. Причем защиты искать было абсолютно негде, в стране не было независимых от власти институтов, способных заступиться.

Вот так и складывался госаппарат, в котором абсолютное повиновение "вверху" было первой заповедью существования. Тотальной атмосферой. Кстати, в такой атмосфере случаи иного поведения - крайне редко. - но бывали. Служившие в разных "конторах" тех времен прекрасно помнят - любая критика начальства, любое открытое несогласие с распоряжением, спущенным "сверху", совершенно искренне воспринимались как интрига. В связи с чем наказание ослушника становилось еще жестче - не только как нарушителя общепринятой дисциплины, но еще и грязной личности.

И вот тут-то, возвращаясь к сегодняшнему дню, хочется задаться вопросом: таков ли госаппарат, вся эта громоздкая "исполнительная вертикаль" ныне? По-прежнему ли напоминает колоссальное шагающее единым строем военизированное подразделение? Где одной команды достаточно, чтобы подтянуться, ускорить шаг, направление и т.д. - как иссгда бывало в России?

Ведь похоже, что когда сегодняшние реформаторы заводят речи о необходимости усилить центральную власть, добиться железной дисциплины в госаппарате, то они исходят из традиционного представления о легкости такой операции. О полной управляемости чиновничества.

Тут - колоссальная ошибка. Если что и изменилось действительно радикально, рево­люционно в России, то это условия существования госаппарата. Этой перемене обычно совершенно не уделяют внимания, а она грандиозна по своим последствиям.

Страна, как часто говорят, может быть, и не изменилась всерьез, но вот чиновничество изменилось. И это закономерно, ибо нет больше того государственного, экономического, социального контекста, который делал госаппарат столь абсолютно послушным, заставлял стоять всегда навытяжку перед "верхом". Возник контекст, который, наоборот, делает его непослушным, своевольным, своенравным.

Прежде всего, государственная служба теперь далеко не самая лакомая и престижная. Занятия бизнесом сплошь и рядом куда интереснее. Недаром огромное число чиновников ушло в бизнес и возвращаться на госслужбу не собирается. Кроме того, образовалась еще одна притягательная сфера - политическая. Там тоже для многих ушедших из чиновничьей сферы жизнь складывается благополучнее, ярче, увлекательнее (политическая деятель­ность - дело, помимо прочего, весьма азартное, и притягательность этого качества нельзя недооценивать: многие стали буквально наркоманами политики, рабами ее особой, захватывающей, хотя нередко пустой суеты).

Далее. Государство, власть - стоит ли об этом говорить, настолько очевидно? - уже не могут наказать непокорного, "непослушного", неисполнительного чиновника так жестко, как некогда. Собственно, чаще всего в силу множества причин сейчас они вообще не могут никак наказать. Чиновничий аппарат, конечно, много меньше ныне страшится "верха", чем прежде. Сказать, что страха нет вообще - будет, разумеется, преувеличением. Потерять место массе чиновников совершенно не хочется. Но это вовсе не тот сковывающий страх, как когда-то. Его можно и перешагнуть.

Дальше. У тьмы чиновников - что "вверху", что "внизу" - появился, наряду с властью, вышестоящими инстанциями, еще один начальник. И мощнейший. Имя ему - взятка. И те, кто взятку способен дать. И прежде чиновничий аппарат России - что социалистической, что досоциалистической - брал взятки в разных формах. Но ныне изменился масштаб, взятки стали большими, иногда огромными, а напор взяткодателей возрос невероятно - и потому, что взятка стала почти легитимной, и потому, что за взятку можно иметь такую "отдачу", о какой прежде и помыслить нельзя было. Не распределение тех или иных благ, привилегий покупаются взяткой, а громадные доходы, фантастические состояния. Сейчас много рассуждают, сколько у нас реально ветвей власти - одна (президентская) исполнительная), три, четыре (добавляются средства массовой информации). Идут споры и о том, какая важнее, влиятельнее. Наверное, можно включить сюда и пятую ветвь власти -взятку. И, возможно, по влиянию она не уступит самым сильным ветвям.

В известной мере правит какими-то частями чиновного аппарата, как мы знаем, и криминальный мир. Либо проникая в аппарат, обзаводясь там своими людьми, внедряя своих людей, либо угрожая расправой тем, кто не выполняет его требований. Власть криминального мира становится самой сильной над чиновником. И более чем понятно, почему. Он перед криминалом беззащитен, государство помочь ему не в состоянии.

Следует упомянуть еще и новую атмосферу в чиновном аппарате, перетекающую в него из общества. Это становящаяся хронической и острой неуверенность даже за ближайшее будущее страны, не говоря об отдаленном. Мы все живем сейчас, ожидая от будущего чего угодно. Никто не возьмется предсказать продолжение нынешней ситуации, сохранение какой-либо стабильности хотя бы на год-два вперед. Ощущение зыбкости, неокон­чательности взрывоопасности нынешней ситуации - фактор колоссальной влиятельности. Без него почти ничего из происходящего не может быть уяснено полностью - идет ли речь об экономике) инвестициях, политике, демографической ситуации. И на бюрократическую среду атмосфера оказывает сильнейшее воздействие. Аппарат нс может ни уважать, ни опасаться по-настоящему власти, которая до такой степени внушает неуверенность в своей прочности.

И, наконец, послушность чиновничьего мира подрывается еще регионализацией. Значи­тельные отряды "вертикали" защищены от "центра" региональной властью, становящейся день ото дня если не сильнее, то непокорнее в отношении "центра". По мере его неудач, провалов этот процесс идет, ускоряется, а с ним - и выход громадной массы регионального чиновничества из-под управления общероссийским "верхом". Сейчас уже отчетливо видно, как "верх" проигрывает множество столкновений с региональной властью по тем или иным поводам - даже если все правовые основания на его стороне. Когда, например, дело доходит до открытого решения региональных властей не платить налоги в федеральную казну, то это, помимо прочего, означает своего рода суверенизацию части общегосударственного чиновного аппарата. Здесь именно чиновный, аппаратный бунт против собственных иерархов. Причем, судя по тому, как центральная власть в общем и целом глотает пилюли таких диковинных для любого государства провозглашений, она действительно теряет нити управления бюрократическим слоем. Добавим еще очевидное - выборность региональных властей дополнительно выводит провинциальную бюрократию из-под контроля "центра".

Если свести все сказанное воедино, возникает картина именно революционного пре­образования традиционного российского управленческого аппарата - никак не меньше. От былой беспрекословной послушности госаппарата не остается и следа - как и от факторов, ее жестко предопределявших.

Поэтому ошибочными являются столь распространенные ныне мнения - их невероятно тиражируют средства массовой информации, но самое тревожное, что их высказывают и "наверху" - что-дс аппарат "разболтался", "занялся самим собой", "потерял чувство ответ­ственности", "распустился" и т.д. и т.п.

Такие объяснения просто наивны. Свидетельствуют об инертности мышления. Они при­менимы именно к прежнему, традиционному аппарату, рождены прежними устоявшимися стереотипами. Да, "тот" аппарат, "та" бюрократия, если бы стали себя вести, как нынешние, - то это действительно означало бы: элементарно разболтались. Иной причины быть не могло.

Но поведение теперешней бюрократии - это вовсе не разболтанность. Это то, что теперь ей присуще органично, имманентно. Это ее новая суть. Отражение, преломление в ней новых общих условий ее существования.

И непонимание этого - чревато для власти. Для ее усилий дисциплинировать, сделать более послушным, исполнительным звеном управления российскую бюрократию. Она очень легко может потерпеть крушение во всей политике, споткнувшись на этой "детали" -неспособности взять в руки "управленческую вертикаль". Ведь взять в руки нужно для того, чтобы обрести надежный инструмент политики. Без инструмента - нет политики. И если не удастся добиться надежности, то о каких мероприятиях, реформах тогда идет речь? Самый простенький пример - тяжелейшая проблема несобираемости налогов. По масс-медиа гуляет странное объяснение: налоги, мол, не платят, потому что их не хотят платить. Но как возможно при нормально функционирующей, ответственной государственной бюро­кратии столь массовое уклонение от выплаты налогов? Да этого просто не получится - при всем желании. Неплательщики будут тут же выявлены и наказаны. Дело, стало быть, не только в нежелании - оно. конечно, имеется, - но и нефункционировании должным образом соответствующих звеньев госаппарата. В том. что столь часто и ложно понимается как 'разболтанность". Но если с нефункционированием станут бороться именно как с разболтанностью, то мало что выйдет. И соответственно мало удастся достигнуть в борьбе с неплатежами налогов - со всеми вытекающими последствиями. А они, конечно, таковы, что можно ставить крест и на всех остальных преобразовательных намерениях власти. Каков же практический вывод из сказанного? Он в том, что. прежде чем рьяно браться за дело - наводить ту самую "диктатуру" в чиновничьем мире - властным структурам следует серьезно осмыслить новую ситуацию. Чтобы найти, наметить действенные, а не пустые способы дисцинлинирования.

Сразу следует предостеречь - это чрезвычайно сложная задача. Будет очень плохо, если осмысление пойдет по хорошо проторенной бюрократической дорожке, а именно: дается команда представить соображения, устанавливается "оперативный" (быстрый) срок; в этот срок сдаются наспех набросанные, сыро продуманные, часто просто бессодержательные 'предложения" (иных и быть не может, если учитывать, что каждое предложение проходит иерархическую лестницу рассмотрения при подготовке - от нижних звеньев к контролирующим, отбирающим, редактирующим высшим: из-за этого каждая отдельная голова работает над предложениями буквально ничтожный срок, все делается не то что на ходу - на бегу). "Верх" получает эти предложения, видит, конечно, что продукция - не высшего качества, но иной нет, принимается та, что есть. Либо - как вариант - спускается обратно на доработку, но теперь уже сверхскоростную, в самый сжатый и нелепый срок. В итоге кое-что улучшается, но всегда незначительно - и на этом процедура "обдумывания" проблемы кончается. С вполне предвидимым - нулевым - результатом для дела.

В общем, если действительно важнейшая задача дисциплинирования госаппарата будет решаться традиционно или с таким "осмыслением", то ее ждет неминуемый прояал. По­следствия которого, учитывая и без того тяжелейшее состояние страны, станут едва ли не фатальными.