Если мы оглянемся назад, на рассмотренные черты внутреннего строя древнерусской волости-земли, то окажемся перед сложной картиной. Каждая такая волость, объединенная вокруг главного стольного города, состоит из ряда городских (пригороды) и сельских (верви) общин со значительно развитым самоуправлением, самодовлеющих во внутренней жизни своей. Над ними стоит власть веча главного города, нигде, однако, кроме Новгородской и Псковской земель, не выработавшаяся в деятельное управление землею посредством органов городской вечевой общины. Вообще, по всей остальной Руси деятельность веча не создавала прочной внутренне объединенной организации волости. Оно стояло во главе волости-земли лишь в делах высшей политики, а текущие дела по управлению ею оставались в руках либо дробных местных общин, либо княжой администрации.

Рядом с вечем и народными общинами стоит князь - вождь и организатор народного ополчения, глава общего управления земли, охранитель внешней безопасности и внутреннего мира, внутреннего «наряда». В этой двойной роли своей он стоит во главе земских сил народного полка, во главе того союза общин, какой представляется внутренняя организация земли-волости, - он, а не вече. Правда, высшая решающая власть для народного войска и народных общин - вече, а не князь. Правда, полк тысячи земской идет в поход по решению веча, а не по княжому приказу; и «пригороды станут» на том, на чем старшие города «положат», а не на том, что князь решит. Но как войско народное требовало для своих выступлений организующей деятельности князя, так же значительна была его роль в судебно-административной и финансовой организации земли-волости. Если правы историки права, что вече, а не князь должно быть признано носителем верховной власти древнерусской политии волости, то, с другой стороны, элементарные нити древнерусской волостной администрации сходились в руках князя, а не веча или каких-либо его органов. В этом оригинальная черта древнерусской государственности. И Корф только затемняет ее своеобразие, называя князя зависимым, несамостоятельным, подчиненным вечу органом управления, которому вече уступало добровольно исполнение известных административных функций '^. Вече не могло уступать князю того, чего само никогда в своих руках не держало. И дуализм князя и веча был своеобразным внутренним противоречием в древнерусской государственности, которого не разрешила жизнь Киевской Руси, а потому не должны разрешать в истории русского права искусственные юридические конструкции.

Дело именно в том, что положение и деятельность князя в волости, в сфере управления, фактически не зависели от веча, пока не возникало резких конфликтов, пока не вырабатывались «ряды» между князем и вечем более конкретного и подробного содержания, чем простое взаимное крестоцелование с обещанием князя судить и рядить по правде, и особенно пока не выработалось постоянных органов веча, ограничивающих и контролирующих его деятельность. А все это произошло только в севернорусских народоправствах.

Более независимое положение князя на киевском юге обусловливалось не только недостатками вечевой организации, но и самостоятельным общественным положением князя, опиравшегося на свой двор и свое землевладение, на дружину, на полусвободное и несвободное население своих сел, на связь свою с церковью и с землевладельческим боярством, т. е. на особую сложную силу, стоявшую вне вечевой и народнообщинной организации и независимую от веча.

И на юге, как увидим, так же как и по всей Руси, кроме Новгорода и Пскова, силой, с которой пришлось князьям считаться, которая вступила с ними в конкуренцию, явилось в конце концов не вече народное, а земледельческое боярство, когда оно окрепло до значения самостоятельной социально-политической силы, стремившейся к подчинению себе и веча и князя. Но прежде чем рассматривать это позднейшее явление, нам надо изучить правительственную роль князя в древнерусской волости XI и XII вв.

Я как-то назвал народные общины - городские (пригороды, сотни) и сельские (верви) - главным орудием для поддержания обычноправового порядка и внутреннего мира всей волости. А теперь характеризую князя как охранителя этого мира и порядка, стоящего во главе судебно-административной организации всей земли-волости. Необходимо выяснить взаимные отношения княжой администрации и общинного самоуправления.

В центре древней администрации стоит судебное дело. То, что можно назвать древней правительственной властью, не вмешивалось в текущую жизнь, не пыталось регулировать ее нормальное, обычное течение. Акты ее возникали лишь в случаях нарушения обычного порядка, в случаях необходимости защитить и восстановить его. Именно защита внешней и внутренней безопасности составляет суть и назначение древней правительственной власти.

Наибольшей активности от нее требовала первая из этих задач - охрана внешней безопасности. Тут все лежало на князе - и организация военной силы, и ее экипировка оружием и конями, и руководство военными действиями. Дельный князь должен военным делом сам заведовать: «на войну вышедъ» «не лениться», «не зреть на воеводы»; «ни питью, ни еденью» «не лагодить», «ни спанью»; «и сторож» «сам должен наряживать», а ночью, «отовсюду нарядивше около вои», может лечь, но рано встать, «а оружия не снимать с себя вборзе, но все разглядавше». И военные неудачи объяснялись иногда тем, что «князя не было, а боярина не все слушают». Для этой военной деятельности своей княэь-правитель почерпал и личные силы и материальные средства из недр того социального организма, который создался вокруг него из круга дружины княжой челяди, подвластного населения '^ княжих сел и из своего княжого хозяйства. Организация личного постоянного княжого войска, ядро которого составляла дружина, - дело, начавшееся в изучаемую нами эпоху, - дала новую и могучую опору княжой силе в дальнейшем.

Что же касается активности княжой деятельности в охране внутреннего «наряда», то она развивается и усиливается лишь постепенно. Княжеская администрация и княжой суд постепенно расширяют сферу своего значения. Расширение это и внешнее и внутреннее. Внешнее в том смысле, что княжие суды были вначале редкостью, постоянно функционировали только в крупных городских центрах, и лишь постепенно утверждаются и в менее значительных пунктах, лишь наездом появляясь в среде сельского населения, предоставленного собственной своей управе. Внутреннее - в постепенном расширении самой компетенции княжой власти, круга лиц и дел, подчиненных ее решению.

Это прежде всего потому, что самый характер древнего судебного дела предопределял большую пассивность судьи, будь то князь, будь то судящий по поручению князя муж княжой.

Начать с того, что в старину сама заинтересованная сторона производила следствие, без участия представителей какой-либо власти. Потерпевший должен найти доказательства своего иска - свидетелей, поличное. Он сам должен отыскать преступника путем свода, гонения следа или обеспечить себе право на возврат краденого или право иска против вора путем «заклича на торгу» - объявления об утрате. Если ему в этом нужна была помощь, то искать ее приходилось прежде всего у соседей, у тех, кого соберет криком на гонение следа, у свидетелей, каких соберет, чтобы перед ними сделать свои заявления, констатировать нужные ему факты. По-видимому, несколько позднейший уже порядок, не заменивший старого, а лишь его дополнивший, рисует ст. 146 III редакции Русской Правды, что если истец найдет украденного холопа в чужом городе, то должен заявить посаднику и взять у него отрока, с которым и идти, чтобы «увязать» холопа. За это истец должен уплатить отроку «вязебное» -10 кун. Сам же истец вызывает на суд противника, и стороны условливаются о сроке, когда им стать перед судьей. Так и перед судьей все дело ведут стороны в форме состязания, а роль его может быть названа ролью лишь председателя, руководящего процессуальной борьбой, которая должна идти в строго установленной обычаем форме и затем констатировать исход ее вполне формально, как предрешает тот или иной исход обычай. Наконец, и само исполнение приговора лежит на выигравшем процесс. Не говоря уже о древнейших временах родовой мести, кредитор сам устраивал продажу должника или обиженный сам расправлялся с обидчиком, подлежащим телесной каре. Помощь должностных агентов лишь предполагается возможной и, по-видимому, эвентуальна. С тех, «кому помогуть», они в таком случае получают особые «уроци» в зависимости от величины иска.

При таком характере процесса главное назначение суда состояло в определении тех норм обычного права, которые подходили к данному случаю, но не в этом была роль княжого судьи. Правда, мы мало знаем об этой стороне дела, но аналогия судебного дела у германцев и западных славян позволяет представить себе дело так, что самое «нахождение права», предрешавшее приговор, было функцией присутствовавших на суде членов местной общины. Один памятник древнерусской письменности называет судебный процесс: «пресъставить передъ княземъ и передъ людьми». С другой стороны, в иных делах отзыв послухов-свидетелей бывал, по существу, приговором и установлением обычноправовой нормы для данного случая

Как видите, общинный характер судебного дела лежит яркой печатью на всех основных чертах древнего судопроизводства. На общине лежали, как мы раньше видели, обязанность борьбы с преступлениями, преследование преступников, то, что можно назвать полицейским делом в тесном смысле слова. Ведомых лиходеев - разбойника (III редакция, ст. 10) и конокрада (III редакция, ст. 42) - она выдает князю на уголовную кару, на поток. Если все основные судебно-административные функции того времени лежали, таким образом, на самом населении, то к чему сводилась тут роль княжеской власти?

В ответе на такой вопрос надо различать личный суд князя и отношение княжеской власти к общинному самоуправлению и суду. Древняя Русь придавала особое значение личному суду князя, лишь неудовлетворявшим население суррогатом, которого считался суд княжих людей. Княжой суд - особый вид суда, и его значение можно понять, только приняв во внимание, что усложнение и видоизменение жизни, особенно в городских центрах, создавало ряд правовых вопросов, не раз решавшихся традиционным народным обычным правом. Устойчивое, медленно изменяющееся, консервативное по самой сути своей обычное право легко отстает в своем развитии от потребностей жизни. И тут основная причина крупного значения князя как судьи. Его суд не связан в своих решениях строгой зависимостью от обычного права. Случаи сложные, неясные, новые, случаи, при которых применение обычного права привело бы к явной несправедливости, - вот, прежде всего, область княжого решения. Это решение по справедливости, игравшее существенную роль в развитии права у всех народов. Это фактор творчества нового права путем прецедентов, какими становились отдельные княжие приговоры.

Такое значение признавалось прежде всего за личным судом князя. Личное его судопроизводство входило нормальным элементом в постоянную деятельность князя. В расписание княжого дня у Владимира Мономаха входит и момент - «людей оправливати». И в принципе от князя ожидали весьма широкой судебной практики. На нем в глазах населения лежала и ответственность за суд его людей, судивших по его поручению. Именно тем, что весь суд судей считался княжим, объясняется, что судьями мы видим не только бояр-посадников, но и тиунов, которых следует представлять себе либо несвободными слугами князя, либо людьми из младшей дружины княжой. Это суд на княжом дворе, суд перед князем, суд князя и судей, по-видимому, без принципиальной разницы. Всякий суд-княжой, потому и не возникало понятия апелляции.

В такой же организующей и руководящей роли, как в деле военном, видим княжую силу и в ее отношении к народнообщинному самоуправлению. На нем, как мы уже знаем, лежала львиная доля текущей судебно-административной деятельности. Княжой суд, не только личный, но и через заместителей, был мало доступен народной массе. Он играл свою роль только в городских центрах, лишь наездом вмешиваясь в жизнь сельских общин. Но и эта несовершенная форма вмешательства имела свой глубокий исторический смысл как характерный момент в развитии древнерусской государственности.

В чем же она состояла? Как в вопросе об определении прав лиц, стоящих вне обычноправовых союзов, так и в деле воздействия на деятельность (судебно-административную) народных общин, княжая власть берет на себя развитие права и судебно-административной практики в тех случаях, где обычный порядок оказывается недостаточным. Так, это воздействие сказывается, например, в такой форме, которую можно назвать карой верви за бездействие.

Прежде чем разбирать по существу это явление, попробуем дать себе отчет в том, как оно возникло.

В. О. Ключевский посвятил толкованию этого отрывка особое приложение «Боярской думы». Указывая, что слово «казнь» в древнем языке отнюдь не имеет значения смертной казни  , а означает вообще наказание, в частности же наказание правительственное, возмездие от правительства, и если это денежная пеня, то в пользу правительства, а не частных лиц, Ключевский видит в рассказе о совете епископов казнить разбойников указание на то, что при Владимире действовало другое уголовное право, не похожее на Русскую Правду, по которой разбойник наказывался «потоком и разграблением» '^. Кроме того, в словах, что Владимир «отвергъ виры, нача казнити разбойникы», Ключевский видит свидетельство о том, что «при нем вира не была штрафом в пользу князя», так как Владимир виру за разбой заменил казнью, а по Русской Правде вира и есть казнь, уголовная пеня в пользу князя.

Что же касается второго известия о том, что Владимир принял совет епископов: «Оже вира, то на оружьи и наконихъ буди», - то, по Ключевскому, оно не стоит в прямой связи с предыдущим, а сообщает о другом, новом постановлении. Первое заменяло виру за разбой каким-то правительственным наказанием (потоком и разграблением?). Второе обращало виру вообще, т. е. все остальные виры, в «казнь», в наказание правительственное, каким они являются в Русской Правде. Таким образом, заключает Ключевский, «оба постановления Владимира ставят нас при начале законодательного процесса, создавшего Русскую Правду» ^".

Этот остроумный комментарий можно поддержать некоторыми наблюдениями над Русской Правдой. Древнейшая редакция ее еще не знает «казни» вирами и продажами. Она устанавливает или, точнее, записывает цифры платы «за голову» или «за обиду», а кому шла эта плата, видно из ст. 6: «Аще ли себе не можеть мьстити (подвергшийся побоям), то взяти ему за обиду 3 гривны, а лечьцю мьзда». По-видимому, из уплат, в ней упоминаемых, князю шла только та 40-гривенная плата, какая полагалась но ст. 3 за лиц, состоявших под княжой защитой.

В датских судебных собраниях, сотнях, видим вместо судьи королевского urnblizman (exactor regis) [королевский исполнитель], который собирает пени, помогает исполнению приговора и руководит судом.

Тут еще много неясного. Но как бы то ни было, совокупность имеющихся данных заставляет признать, что упомянутое воздействие княжой власти на судебно-административное дело земли-волости не развилось до такой степени, чтобы она взяла это дело последовательно в свои руки. Воздействие это осталось внешним и поверхностным. Таким осталось оно и за пределами рассматриваемого нами периода. Достаточно прочесть для Северной Руси, например. Уставную белозерскую грамоту 1488 г. или для Руси Западной познакомиться с характером народных копных судов в Литовско-Русском государстве, чтобы убедиться в правильности нашего освещения судебно-административного дела в древней Руси. Воздействие княжой власти на это дело недоразвилось до действительного заведования им. Отношения, сложившиеся к концу рассматриваемого периода, характеризуются по-старому широкой самодеятельностью народных общин, предоставленных себе в деле внутренней управы, под внешним воздействием княжой власти, выродившимсяяв конце концов в средство извлечения дохода, ставшего окладным и взимавшегося в виде общей ежегодной суммы «вир и продаж» вместе с данью.

Это приводит нас к рассмотрению финансовых средств, извлекавшихся князем из волости, княжих доходов. «Всякий налог, - скажем словами В. И. Сергеевича, - первоначально возникает в форме окупа, платы за мир и спокойствие сильным соседям с тем, чтобы они не воевали, не нападали. Это дань» . При организации специальных средств самозащиты дань обращается в сбор на содержание князя и дружины. Новгородцы платят варяжской дружине «мира деля», дань идет князю на содержание дружины, отроков, детских. Таково основное назначение волостных доходов князя: содержание дружины, заготовка оружия и коней для нее и народного ополчения. Летописный свод ХН1 в. хвалит старых князей: «ТЪи бо князи не збираху многа имения, ни творимыхъ виръ, ни продажъ въекладаху на люди; но оже^будяше правая вира, а возмя, дааше дружин^ на оружье» '^'^ , Единицей обложения были дым или рало: и они переживают киевский период: впоследствии в Западной Руси господствует подымная, а в Московской - посошная подать.

Способ определения ее размера неизвестен; вероятно, он устанавливается обычаем, как «урок». Древнейший способ сбора - полюдье, носившее характер военного похода по дань с дружиной. Позднее видим князя «РостовЪ в полюдьи», «в Переяслав-ли в полюдьи», под чем можно понимать разъезды князя для суда и расправы и сбора дохода '^; или видим княжого мужа, ездящего по погостам «дань емлющи». Так и вирник ездит собирать виры. При разъездах князя и его людей они получали корм от населения и подарки - «полюдье даровное», «ссадную гривну», прикладную. Сборщики княжих доходов получали известный процент в свою пользу. Вирник - с 40 гривен 8, с 80 гривен 16. Дань княжую собирали посадники, получая свою долю. Грамоты XII в. называют ее «боярскою данью».

Кроме этих сборов видим пошлины, которые мы назвали бы косвенными налогами, как мыто, сбиравшееся мытниками в торговых пунктах, перевоз, судебные пошлины. Но, как мы видели, они обращались иногда в своего рода окладные сборы, уплачивавшиеся населением данной местности в форме общей откупной суммы. Поэтому и слово «дань» получило позднее более широкое, общее значение, как читаем в позднейших жалованных грамотах: «А не надобЬ ему никоторая моя дань ни мытъ, ни мостов-щина, ни коня кормити». Рядом с такими сборами стоят натуральные повинности: содержание приезжего князя с его свитой или княжих мужей, обязанность «кормить коней», кормить и постоянных должностных лиц данного города - посадников. Повинность населения составляли постройка и ремонт укреплений, мостов, «городовое дело». В Русской Правде находим «уроци городнии» - сколько платить городнику и давать ему корма, пока он руководит работой и «город срубит» (III редакция, ст. 126), или мостнику, который мост мостит (III редакция, ст. 127). От конца XIII в. Ипатьевская летопись (1289 г.) сохранила любопытную грамоту князя Мстислава Даниловича: «Се азъ князь Мьстиславъ, сынъ королевъ, внукъ Романовъ, уставляю ловчее на Берестьяны и в в-Ькы, за ихъ коромолу: со ста по дв^ .1укн^> меду, а по дв-Ь овц^, а по пятинадесять десяткъвъ дну, а по сту хл^бовъ, а по пяти цебровъ овса, а по пяти цебровъ ржи, а по 20 куръ; а потолку со всякого ста; а на горожанахъ 4 гривны куиъ; а хто мое слово порушить, а станет со мною передъ богомъ» ^-.

Но это позднее известие, не характерное для предыдущего времени. Это памятник усилившейся вотчинной власти князя над землею при переходе к новому, удельному строю.

Как судебно-административная деятельность князя не развилась до действительного управления волостью-княжением, так и совокупность приемов извлечения доходов не сложилась в финансовую систему. Нет и повода говорить даже о зачатках того, что мы называем государственным хозяйством. Правительственная власть князя не доросла за изучаемый период до государственного властвования. Поэтому она и не могла стать силой, которая создала бы единое прочное государство. И когда в конце изучаемого нами периода, в XIII в., княжеско-дружинный строй пошатнулся в Киевщине и был внешней силой сметен с областей южной окраины Русской земли, они рассыпались на мелкие автономные общины. Ни вечевой строй, ни княжеско-дружинная сила не создали прочного, устойчивого их единства. А где княжая власть удержалась, там она овладела землей на новых, вотчинно-владельческих, началах, сама раздробляясь и землю раздробляя на ряд удельных единиц.