On-Line Библиотека www.XServer.ru - учебники, книги, статьи, документация, нормативная литература.
       Главная         В избранное         Контакты        Карта сайта   
    Навигация XServer.ru








 

5. Отношение к революции

Революционность, как правило, оказывается всегда связанной с консерватизмом.

В революции делается грандиозная попытка восстановить утраченное всеединство. Чаще всего, однако, революционные преобразования сводятся только к установлению власти множественности над государственным единством, в какой бы форме оно ни выражалось.

Под напором внешних сил в системе государственного единства распадаются все связи и молекулярные силы взрывают его. В этот момент множество овладевает целым, заступая место ее форм в реальном политическом и социальном единстве, хотя в начале этого процесса возможен даже расцвет целого, которое до этого искажалось стягивающими его внешними формами. Но вместе с расцветом в ткань общественного организма внедряется неисцелимая склонность к новым повторным заменам целого множеством: революции всегда чреваты рецедивами и каждый из них- очередной шаг к роковому концу целого.

В этой ситуации демократические формы являются лишь обманчивыми миражами, демонстрирующими мнимую устойчивость. С внешней стороны это мнимое единство может принимать самые различные формы: парламента, преобладания правящей партии или иной политической конструкции. Однако эти меры не могут предотвратить надвигающейся смерти целого: «В эпохи революций над страной всегда носится призрак смерти, подобно тому, как это бывает в процессе всякой тяжелой болезни». С. Франк видит сращивание консерватизма и революционизма в их неприятии органической духовной основы общества, в совпадающем тяготении к механическим формам внешнего насилия. Политическая безнравственность устраняет всякие ограничения, и волна внешнего насилия, бессодержательного и механического, насилия ради насилия сметает еще сохраняющиеся политические формы или подчиняет их себе. Независимо от содержания своей политической идеологии (будь то монархия, диктатура или парламентская республика) эти формы деформируются, и возникают странные соединения: черносотенство сливается с анархизмом, этот союз компрометирует и консервативную, и либеральную идеологию.

Фатальный, по выражению С. Булгакова, ход мысли обрекает консерватизм на симпатии к революции, разумеется, стимулированные надеждами на реставрацию. Правых и левых объединила ненависть к европейским политическим формам, к правовому государству, к праву вообще, и нечто азиатское было в этом союзе: «Теперь мир может беспрепятственно стремиться к последнему окончательному смешению, в котором свою роль сыграет и панмонголизм» (перспектива, предсказанная еще В. Соловьевым).

В революции единение людей происходит не на основе органических законов, а спонтанно и случайно, и это не внутренне-свободный, а внешненасильственный процесс. Такое насильственное стягивание порождает в существе своем искусственную форму деспотизма: революция, анархия и деспотизм - три мутации общественного организма, порождающие одна другую. Сам революционный порыв исходит не из органического центра, а от множественной, .массовидной периферии социального организма, от бурлящих на ней хаотических сил.

В отличие от этого спонтанного и бесконечного процесса собирания, христианская политика как акт устроения государственности видит свой естественный предел, переход за который неизбежно вызывает антирелигиозный, собственно стяжательский уклон социальной жизни. Христианская политика всегда эволюционна, тогда как революция - симптом полного разложения социального организма на составные элементы. «Революция Христа и первоначальной церкви состояла, между прочим, в коренном отрицании всякого механико-правового стяжания мирских благ и в призыве к внутреннему органическому преображению мира».

В социальной революции происходит подмена христианской политики, и, хотя стихия революции отвергает идею «правового государства», бежбожного в своей основе, но противопоставляет ей идею своего «православного царства», организованного только по социальному вероисповеданию, не «Святая Русь» и «православный народ» становятся ее символами, а некая социальная лжетеократия. Такая подмена происходит входе борьбы с демократией и правовым государством, но в сознании широких масс демократия ассоциируется с эволюционным путем развития, хотя правовой строй вовсе не является привлекательным для них.

Неустойчивость демократических форм дискредитирует идеи эволюционного развития, и в обществе нарастает нетерпеливое ожидание переворота, скачка из царства необходимости в царство свободы. Социальное начало заменяют начала политическое и правовое.

Однако и этот сдвиг неокончательный: в массах назревает потребность в более устойчивом (вечном и неизменном) идеале, создающем предпосылки сакрализации общественного и государственного порядков, и в результате чаще всего появляются ложные идолы. Они требуют полного подчинения себе, именуя себя «волей народа», «общей волей», «диктатурой класса» и т.п. На место правовой абстракции «верховенства закона» приходят другие абстракции. С. Булгаков убежден, что русский народ нуждается в личностной конкретной государственности, связанной с его душой. Такая власть может быть восстановлена только при посредстве церкви: если чем-то и оправдано существование самостоятельной государственности в истории, так только наличием православного царства, которое не только хранит в себе задание священной империи, но имеет еще и свой апокалипсис (учение о преображении мира).

Безгосударственное существование - утопия в условиях земного мира. Государственность необходима, а нуждается в утверждении лишь идея государственного суверенитета, претендующего на тотальность и неспособного примириться с христианской политикой. Смешение небесного и земного порождает хаос, который может быть преодолен только одним из трех возможных путей: фатальным исходом, насильственным и механическим порядком коллективизма, внутренним усилием или победой духа над телом.

Демократия, обещающая ограничить деспотизм власти, лжет, поскольку пытается замаскировать на самом деле конец демократии, поскольку она лишь переносит эту форму властвования на новый субъект, и пусть первоначальный ее порыв вполне искренен, но в процессе борьбы, победы и установления нового типа господства ее первоначальные идеи перерождаются в свою полную противоположность. Либерализм, демократия, парламент - все это порождения духа Нового времени. Государства основываются не на юридической, а на социальной базе: не политически-парламентарные, а спонтанно возникающие и принципиально .действующие социальные образования все увереннее начинают брать на себя задачи по организации власти. «Эпоху я нашу условно обозначаю, как конец Новой истории и начало Нового Средневековья», -заявил Н.Бердяев в начале 20-х гг. Ее характерными чертами становятся: переход от рационализма к иррационализму, заметное усиление религиозности, универсализм цивилизаций, встреча Востока с Западом. Но здесь же присутствует и ощущение конца, заката некой исторической эпохи, и одновременно -воля к всемирному объединению и империализм. О начале Нового Средневековья свидетельствуют и процессы начавшегося закрепощения индивидуума коллективами, и «феодализация» Европы: процесс распада государств совершается параллельно универсализации и объединению, и уже скоро может наступить новый хаоснэро-дов, из которого не так скоро образуется новый упорядоченный Космос.

Старые теократии (церковные государства) впали в искушение, взяв в руки меч для «водворения святости в людях». Они провозгласили идею всемирного владычества. Церковный деспотизм дополнялся провозглашением «царства божьего» на земле.

Новое время выдвинуло национальное государство как важнейший фактор исторического развития. В связи с этим изменилась персонификация власти: единственным идеальным ее носителем стало представляться государство. Надвигающееся Новое Средневековье вновь поставило проблему теократической государственности. Еще ранее ее заменил социализм: социалистическое государство представлялось Ф.М. Достоевскому новым образцом теократии, имеющим те же теократические притязания, только при социализме общество, а не церковь становится неограниченным деспотом. Социализм более, чем какая-либо иная политическая система, рассчитывает на идею спасительного государственного единения людей. Это тоже симптом Нового Средневековья. В своих устремлениях социализм столь же религиозен, как и теократия. В Новое Средневековье обе идеологические системы обращены своей тотальностью, подчинением духа и властолюбием. Обе объединены в борьбе против демократии, противопоставляя ей идеократию, т. е. ориентированность на некие общие и господствующие в каждой системе идеи. Н. Бердяев был уверен в том, что происшедшая в России революция религиозна в своей сути, однако деятелями в ней являются не люди с их рациональными амбициями, а внешние силы. Революция есть искупление вины: «Русский народ не может создать срединного гуманистического царства, он не хочет правового государства в европейском смысле слова Это - апокалипсический народ, по строению своего духа он устремлен к концу истории, к осуществлению Царства Божьего».

Революция открыла дорогу для спонтанных и стихийных форм властвования, в этом выражается пренебрежение средневековья к внешним формам политической жизни. С падением демократических форм может произойти поворот к монархизму нового типа: монархии Нового Средневековья уже не будут формально-легислативными монархиями и принцип социального реализма в них будет преобладать над принципом юридического формализма. Сохранится аристократия, которая приобретет более одухотворенный характер и станет скорее психологической, чем социологической категорией. Появится новое «монашество в миру», родится новая теократия.

Интеллектуалам, объединившимся вокруг сборника «Из глубины» (1918 г.), казалось, что такая эпоха уше пришла. Из обломков старых государственных образований рождались невиданные доселе социальные структуры и формы. В современном им мире русские мыслители увидели то, что мог только интуитивно подозревать Вл. Соловьев: тоталитаристские режимы (не обязательно азиатские), машинизированная цивилизация, массовая утрата духовности - все эти явления наметили черты грядущей теократии.

Новое Средневековье станет новым цивилизованным варварством среди машин, а не среди лесов и степей. В подобной ситуации многие великие и священные традиции культуры уйдут вглубь, спустятся в катакомбы. Исчерпав свой гуманистический пафос, дух культуры вернется к началам средневековья, но средневековья культурного, а не варварского.

Назад       Главная