В одной из своих статей А. А. Шахматов как-то выразился так: русская история начинается спешным отступлением восточных славян перед напором азиатских кочевых орд " . Действительно, к первым страницам этой истории надлежит отнести возобновление «азиатской опасности» в черноморских степях. В начале IX в. движение угров (венгров) потрясло положение юго-восточных и южных черноморских славянских поселений. Угры - ветвь восточных финнов (родственных вогулам и др.), спустившаяся к югу, в бассейн верхнего Дона. Тут долгое общение с хазарами, затем борьба с печенегами ввели их в круг турецкой культуры и сильно их отуречили. В современном венгерском языке исконная финская основа обросла множеством тюркизмов, как и в народном типе и характере оказалась сильная примесь турецкой крови и турецких влияний. Подчинившись хазарской власти, угры участвуют в хазарских войнах, особенно в напряженной борьбе с печенегами, кочевавшими на восток от Волги, у Яика, в самых «воротах народов». Теснимые узами (торками), печенеги наконец прорвали хазарско-угорскую плотину и к концу первой четверти IX в. (Вестберг)  потеснили угров с Дона. Угры отступают перед ними сквозь черноморские степи. В середине IX в. видим их в Крыму, затем дальше к западу - за Днепром и в западном Черноморье, где их напором оттеснены угличи и тиверцы на север, вероятно и поляне (летописец вспоминает о проходе угров мимо Киева, чем остроумно, но едва ли правильно поясняет название Угорского урочища под Киевом). Под 862 г. Хинкмар Реймсский  поминает в своей хронике уже первое нападение венгров на владения Людовика Немецкого.

Уход угров с Дона - тот момент, к которому А. А. Шахматов относит движение вятичей на Дон, его верховья и вниз по Дону, в области, оставшиеся за хазарами. В 30-х годах IX в. Каган и бек хазарские обратились к императору Феофилу с просьбой прислать им искусных строителей для укрепления границы против кочевников. Византийский инженер Petronas выстроил крепость Сарке на Дону в 835 г., причем арабские источники (Ибн Русте)  сообщают, сверх того, о целой системе укреплений: хазары, по преданию, дошедшему до Ибн Русте, окружили себя валом из-за опасности от угров (мадьяр) и других соседних народов (печенегов).

Эти события - движение угров и особенно прорыв печенежских орд за Дон - нанесли сильный удар хазарскому владычеству, но не разрушили Хазарского царства. По-видимому, печенеги только обошли с севера ядро Хазарского царства и, тесня угров, прошли по их следам в черноморские степи . В их тылу уцелело Хазарское царство, сохранив под своей властью данниками вятичей и радимичей до времен Святослава. Но события эти должны были глубже изменить положение южного По-днепровья. Угличи, тиверцы, поляне отступают из степи в лесные области. Их зависимость от хазар и раньше едва ли выходила за отношения случайных данников. Теперь они вовсе оторваны от связей с хазарским центром, предоставлены сами себе перед лицом крупной опасности. Угорская буря прошла мимо, на запад. Печенеги остались близкими соседями. Такова обстановка первого момента самостоятельной политической истории Киева - появления на юге новой, варяжской княжеской власти, полулегендарных Аскольда и Дира.

Этот момент приводит нас вплотную к так называемому варяжскому вопросу. Отсутствие твердых и несомненных данных для восстановления сколько-нибудь полной фактической истории восточного славянства за IX и начало Х в. дало широкий простор разнообразным построениям по вопросу о «происхождении Руси». Появилась «норманская теория», против нее «теория антинорма-нистов», а затем пошел ряд «теорий» до самых фантастических. История борьбы этих теорий н их методологический анализ - весьма любопытные страницы в стории нашей науки; но им место в русской историографии , а не в специальном курсе по истории Киевской Руси . Научный результат этой полемики - в выяснении круга источников для древнейшей истории восточных славян и их тщательном анализе.

Для моего изложения исходным пунктом будет тот момент, когда с падением хазарской силы варяжский элемент получает руководящее значение в судьбах Восточной Европы. Но для выяснения этого момента нельзя не отступить немного назад и не оглянуться на праисторию этого скандинавского элемента в восточнославянских отношениях.

Первый книжник, построивший свою «теорию» «происхождения Руси» на соблазн грядущим исследователям, был составитель Повести временных лет. Он отождествил Русь с варягами, счел ее одним из северногерманских племен. На что он опирался? По-видимому, дошла до него какая-то традиция о том, что «Русь» - название норманнов. Была ли это своя, туземносла-вянская, традиция или он почерпнул ее из византийского источника, так как греки хорошо знали этих россов, мы не знаем; последнее, пожалуй, даже вероятнее. Но дело в том, что эта традиция была, по существу, правильна. Из всех предложенных объяснений самого слова «Русь» на научное значение может претендовать только его производство от финского названия Ruotsi, которое обращается в Русь при переходе в славянскую речь по общему фонетическому закону финно-славянских языковых отношений, подобно тому как, например, Suomi перешло в Сумь.

Заимствование названия для скандинавов из финского языка свидетельствует о том, что восточные славяне узнали их через посредство финнов, т. е. в то время, когда сидели на юге, отделенные от прибалтийского края финскими поселениями, стало быть, во всяком случае, ранее продвижения северноруссов в бассейн Ильменского озера. Это указывало бы на VIII в. или начало IX в. Само происхождение финского названия Швеции Ruotsi, а шведов Ruotsalainen, нельзя считать выясненным. Были попытки связать его с шведским словом rodsmenn, rods-karlar - гребцы, мореходы (Томсен) ; рыбачьи артели Северной Норвегии и теперь называются Rossfolk. Но Шахматов не считает исключенной возможность, что финны перенесли на шведов название прибалтийских пруссов, знакомых им по древнему, доисторическому соседству. Эти древнейшие выходцы из Скандинавии проникали, стало быть, в среду южного населения, славянского, через финские области и сохранили имя русь на юге, где так их звало местное население. «Русь - это древнейший слой варягов, первые выходцы из Скандинавии, осевшие на юге России раньше, чем потомки их стали оседать на менее привлекательном лесистом и болотистом славянском севере» (Шахматов) . Арабам и византийцам эта русь VIII-начала IX в. известна раньше, чем на юге появляются варяги. Они знают ее в Черноморье и на Волге; эта русь организует своими и славянскими силами знаменитые набеги на Сурож и на Амастриду . Имя руси срастается как политическое имя с южными областями восточных славян, что свидетельствует о ее крупной организационной роли.

Прежде всего этот вопрос о руси должен быть использован для определенных выводов о «доваряжской» эпохе. Как ни малочисленны твердые данные о доваряжской руси, их достаточно, чтобы противопоставить блестящей и прямо гениальной, но крайне неисторической конструкции Ключевского о вполне выработанном строе городов-областей в среде восточного славянства до появления на сцену скандинавских вождей с их дружинами. Эта конструкция, тяготеющая над нашей историографией, едва ли крепче обоснована, чем «призвание князей» Нестора-летописца. Предание о Руси, восстановленное нашим летописцем едва ли не по византийским сведениям, только искусственно связано с историей Новгорода. Быть может, прав Шелёнговский, придавая для древнейшего времени наибольшее значение иным путям «из варяг в греки», чем позднейшие общеизвестные пут через Западную Двину в Днепровский бассейн и Волжский " .

Как бы то ни было, в начале IX в. политическая жизнь восточного славянства выступает перед нами разбитой на два обособленных мира - южный, русский и северный, варяжский. Южный втянут в круг византийских и хазарских отношений и под влиянием и руководством Руси скандинавской выходит из глуши племенного быта на новые пути боевой и торговой международной жизни. А в то же время на севере «имаху дань Варязи изъ заморья на Чюди, и на Словнех, и на Вьси, и на Кривичхъ». Утверждение славян в бассейне Ильменского озера и по Волхову до Ладожского озера вывело их через раздвинутую ими финскую массу на пути непосредственных отношений со скандинавами. Этих скандинавов они зовут уже так, как те сами себя называли,-варягами-varingjar. Так в историческое время звали скандинавы своих сородичей, которые служили дружинниками у русских князей и византийских императоров, от слова var - клятва, скреплявшая дружинный договор службы. Varingi - варяги - первоначально дружины скандинавов, приходившие в среду восточных славян со своими конунгами - викингами - князьями. По мнению Ф. А. Брауна . термин и возник-то в России, откуда перешел и к грекам (роооууо1). Начало движения скандинавов в Россию, на Восток и в Византию Браун относит ко второй половине IX в.; его причина - в политических и социальных переворотах, переживавшихся тогда скандинавскими народами и, в частности, именно шведами, а также условия восточноевропейской и среднеазиатской торговли, сулившей богатую наживу. «Многочисленные монетные и вообще археологические находки в России и Швеции косвенно подтверждают правильность летописного приурочения начала скандинаве-русской государственности ко второй половине IX в.» Эта формулировка Ф. А. Брауна приводит к заключению, что у него «начало движения скандинавов в Россию, на Восток и в Византию» совпадает с отмеченным в летописном предании началом скандинаве-русской государственности, оторое, однако, едва ли было первым моментом этого движения  . Я уже упоминал о том, что находки арабских монет в Скандинавии указывают на скандинавско-арабскую торговлю VIII в.

Беда в том, что древнейшая шведская история еще темнее, чем наша русская. Письменных источников для нее вовсе нет, даже такого типа, как каша летопись  . Скудные сведения добываются путем анализа саг, часто спорного; некоторое знакомство с этим материалом дает К. Ф. Тиандер ' . Рунические надписи дают лишь поздние сведения о русско-скандинавских отношениях, так как «обычаи ставить надгробные надписи получил в Швеции широкое распространение лишь с начала XI в., когда массовый наплыв варягов в Россию уже прекратился» (Браун) . Эти надписи говорят лишь об отдельных авантюристах со времен Игоря до середины XII в. и ничего не дают для того «раннего варяжского периода, когда скандинавы селились в России сплошными группами», лед такого поселения Браун видит в Гнездовском могильнике Смоленской губ. (до 500 погребений IX-Х вв. на курганном поле версты в 4 длиной; большая часть вещей - скандинавские, но есть и чисто восточные, а утварь славянская; господствующее мнение считает гнездов-ские курганы славянскими, но под сомнением более крупные курганы).

Возникновение «скандинаво-русской государственности» на севере могло дать толчок и опору более широкому «движению варягов в Россию, на Восток и в Византию», но для начальной истории восточного славянства важно было бы хоть несколько выяснить иную стадию отношений - господства скандинавов на Балтийском море, ранний захват ими Финляндии, их движение по Западной Двине, вероятно, и по Висле, которое создало раннюю роль скандинавского элемента на черноморском юге (Русь) и в западнославянских землях  Мы видели, что Шахматов отодвигает эпоху этого господства скандинавов на Балтийском море и их организующего влияния на население восточных берегов Варяжского моря ко временам еще «первой», прибалтийской, прародины славян. Затем это же скандинавское воздействие усилилось в эпоху, когда славяне передвинулись на юг, распались на три ветви и началось расселение восточных славян. Северноруссы, двинувшись к северу в кривицкие и ильменские облаете уже тем самым втягивались в круг скандинавских влияний  . Эту концепцию Шахматова очень трудно обосновать историческими и археологическими данными, потому что таких данных очень уж мало. Но историческая география говорит за нее, поскольку дело идет о скандинавах. Традицию торговых путей, далеко проникавших на север в эпоху скифскую, вероятно, и готскую  устанавливаемую на основании отрывочных намеков древних авторов, нельзя игнорировать. Великий волжский путь должен был быть очень древней торговой дорогой . Все это еще область почти что непочатых историко-географических и археологических исследований . Но лишь весьма мнимая научная осторожность говорит за несуществование того, о чем у нас нет прямых свидетельств в письменных и вещественных памятниках. Эти вопросы глубокой древности правильнее считать открытыми.

К IX в. восточное славянство распалось на три ветви-южную, северную и восточную. На юге уже началась группировка южноруссов вокруг Киева в начале IX в.; строится ядро «Русской» земли силами южной руси. На севере северноруссы объединяются вокруг Новгорода, хотя по северным преданиям, которые нашли себе место в Ипатьевской редакции Повести временных лет, частью и в Новгородской 1, не Новгород, а Ладога (Aldoga) была первым центром варяжского княжения .

Усиленная деятельность в чужих странах вообще отличает историю скандинавов IX в. Брожение в скандинавских странах, потрясшее всю Европу походами викингов, началось в середине IX в. под влиянием роста монархической власти в ее суровой борьбе с местными племенными князьями. Особенно острой стала эта борьба в Норвегии при Хальфдане Черном и его сыне Харальде II Харфагре (Прекрасноволосом), который закончил объединение Норвегии после битвы при Хафрсфьорде в 872 г. Именно из Норвегии вышло много викингов, вождей дружинной завоевательной колонизации (тогда как позднейшие варяги рунических надписей и Ф. А. Брауна - почти исключительно шведы); недаром сага о Харальде Норвегию назвала Варангией. Эмиграция норвежцев с их викингами хлынула на Оркадские острова, на Гебриды, в Шотландию и Ирландию; в 860 г. норвежцы открыли Исландию, в 870-х годах начали ее заселять; к 862 г. относится их набег на саксов, в 870 г. начались их поездки в Белое море (в Биармию - Пермь). В Х в. они громят Францию, поднимаясь вверх по рекам, так что в латинской литургии появилось прошение: «Libera nos, Domine, a furrore normannorum» («Избави нас, господи, от ярости норманнов). В XI в. норманны появляются в Сицилии и Южной Италии

В параллель этому западному направлению норманнских набегов развивается варяжское движение на восток и на юг Восточной Европы. Вполне естественно, что в южных известиях - византийских и арабских - варяги, новые выходцы с севера, слились с Русью, давно знакомой. Просвещенные арабы и греки легко их отождествляли по языку и типу. Весьма вероятно, что это отождествление отразилось и на воззрениях русского книжника-летописца. Но и византийцы, и арабы имя Русь связывают с Черноморьем, с южными областями. Арабы и северных варягов зовут русью, хотя знают и в ряде известий ясно указывают на связь имени Русь именно с черноморским югом, а в то же время знают, что на север от славял простирается Варяжское море, Бахр Варанк (ал-Бируни) и что «варанк-имя народа, живущего на его берегах». Отсюда перебои их терминологии и некоторая спутанность - не для них, а для нас - содержания их известий, относятся ли эти известия к югу или к северу.

Те события, которые относятся к так называемому происхождению русского государства, только одна из страниц, хотя и важнейшая, истории деятельности варягов в Восточной Европе. Знаем из арабских источников ряд фактов, где играют роль русь и варяги, которые стоят в то же время вне связи с рассказами нашей летописи и вне связи с событиями истории Киева. В известиях этих, по указанной особенности арабской терминологии, мы не всегда умеем различать, что относится к южной Руси, что к северным варягам ' . К тому же надо иметь в виду и другую особенность арабской терминологии. Подобно тому как греки скифами называли всякое население Северного Черноморья, например готов и позднее русских славян (ср. в летописи: «при-доша отъ Скуфъ, рекше отъ Козаръ» или «Улучи и Тиверьци . . . да то ся зваху отъ Грекъ Великая Скуфь»), так и арабы часто называют славянами (сакалиба) вообще северные народы Европы, не гоняясь за точными этнографическими подразделениями. Наконец, кроме этих терминологических причин смешения Руси, варягов и славян во многих известиях южных писателей, надо иметь в виду, что варяги, проникая на юг, и реально, действительно смешивались с русью, что слово «русь» связалось прочно с организациями, которые пришлой русью созданы в славянской среде, что термин «варяги» означал у самих скандинавов те их дружины, которые оседали в среде восточных славян. А ведь известия арабов и византийцев идут от тех времен, IX-Х вв., когда эти явления стали заметно определяться в восточнославянской стране. В сознании киевского книжника-летописца эти обстоятельства отложились, пожалуй, очень характерно, когда он пишет, что «новугородьци ти суть людье новогородьци отъ рода варяжьска, преже бо бша Словне», хотя знает, что по славянским городам «суть находници варязи», или пишет, что у Олега, когда он с севера на юг пришел, были в войске варяги и словене, а в Киеве-«прозвашеся Русью».

Старшее известие о Руси идет с Запада и относится к 30-м годами IX в. Это рассказ так называемой Вертинской летописи  о том, как в мае 839 г. к императору Людовику Благочестивому в Ингельгейм прибыло посольство от византийского императора Феофила с людьми, «qni Rhos vocari dicebant» [«которые говорили, что их зовут Рос»], а к Феофилу они прибыли в 838 г., присланные от своего царя, которого называли хаканом. По расспросу оказались они «de gente Sueonorum» [«из народа свеонов»] и цель прибытия своего объяснили так, что-де желают вернуться домой через владения Людовика. Западный император отнесся к ним весьма подозрительно, полагая, что это шпионы. И кажется, он был прав. Шахматов пользуется этим известием, чтобы сделать вывод, что «русь в то время сравнительно только недавно утвердилась в южной России и что она была озабочена обеспечением себе связи с далекими родичами». Объяснение же этой руси, что она не отправилась домой прямым путем на север «по причине опасностей, которые угрожали со стороны варварских и свирепых народов», Шахматов принимает за указание на определенный факт, состоявший в том, что «путь по Днепру» для них закрылся из-за вражды восточных славян. Я бы не решился подтвердить эти объяснения, осложненные у Шахматова представлением о целых «полчищах» скандинавов и даже «несметных полчищах северноруссов и финнов, предводи-тельствуемых скандинавами» . Эти количественные гиперболы - большой недостаток изложения у Шахматова.

Рассказ Бертинской летописи соблазняет скорее на сопоставление с другими текстами, подтверждающими, может быть, подозрения императора Людовика. Это тексты, важные для истории того пути вокруг Европы из Черноморья на скандинавский север, которого искали руссы в839 г., выдавая себя за посланцев «хакана». Ибн Хордадбех  , большой знаток торговых путей - по должности начальника почт в Джибале (области древней Мидии),-составил в 80-х годах IX в. свою «Книгу путей и царств», где сообщает, между прочим, о купцах-евреях, которые ездят для торговли с дальнего Запада на Восток либо через Германию и славянские земли в Итиль и далее, либо по «Западному мрю» - из южной Франции. А в Х в. (976/977 г.) Ибн Хаукал  сообщает о набеге варяжской вольницы в 969 г. на Поволжье (варяги), которая разграбила Булгар, Хазеран, Итиль, Самандар, а после того «отправилась в страну румов (Византию) и в Андалуз», т. е. в Андалузию, Испанию. Через Средиземное море руссы отправились с богатой добычей восвояси, быть может, для попутной торговли ею; «словами Рум и Андалус Ибн Хаукал намечает направление возвратного пути руссов», - правильно замечает Вестберг . В 843/844 г., по сообщению Ахмеда ал-Йакуби («Книга стран», 891/892 г.), руссы напали на Ал-Джезир (Альхесирас-гавань в Гибралтарской бухте) и разграбили Севилью. Эти сопоставления придают, кажется, особую значительность сообщению Вертинской летописи. Оно отметило любопытный момент в истории европейских путей и первые шаги на нем скандинавов. Напомню, что 30-е годы IX в. - это время, когда скандинавский мир впервые раскрывается для Западной Европы, объединенной в монархии Карла Великого и еще сохранившей свои «имперские» тенденции. Из недр франкской церкви выходит первый апостол шведов - Анс-гар, который в 830 г. совершил поездку в Швецию, а в 831 г. посвящен в архиепископы гамбургские, и его архиепископия - центр северной миссии. Житие Ансгара упоминает о нападениях норманнов на Курляндию и о взятии ими «славянского города» (по предположению Куника - Полоцка). Из учредительной грамоты гамбургско-бременской епархии (864 г.) видно, что папская курия (Николай 1) уже тогда помышляла о распространении ее миссии и пастырской власти на всю Восточную Европу, включая и Русь. Так в этих известиях смыкается тот кружноевропейский путь, который не упустил наметить и наш книжник-летописец: «из Руси . . . по Двин-Ь въ варяги, изъ варягъ до Рима, отъ Рима же и до племени Хамова» и далее «ОньдрЪю учащю въ Синопии и пришедшю ему в Корсунь, ув-Ьд яко ис Корсуня близь устье Днпрьвское и въсхот-Ь пойти в Рим и пройде въ устье Днепрь-ское, и оттоле поиде по Днепру ropt> ... и приде въ СловЪни, идеже нын Новъгородъ. - . и иде въ варяги и приде в Римъ. . . и бывъ в Рим-Ь, приде в Синопию»  , - две схемы варяжских «периплов».

При таких общих исторических и историко-географических условиях понятно, насколько скандинавские элементы деятельно участвуют в судьбах Восточной Европы. Но целый ряд вопросов, связанных с этим, поддается хоть какому-либо выяснению с чрезвычайным трудом, да и то результаты работы получаются весьма спорные и сомнительные.

Прежде всего верну на минуту ваше внимание к так называемой Руси. Построение представления о южной черноморской руси явилось первоначально иод давлением хронологических недоумений. В старых спорах норманистов с антинорманистами (Куник и Погодин против Гедеонова ), отчасти и в позднейших (Васильевский - Иловайский) играло роль и то соображение, что Русь действует на юге ранее 862 г. - пресловутого года призвания варяжских князей (нападения на Амастриду до 842 г. и на Сурож в первой четверти IX в., 838 г. Вертинской летописи, поход на Византию 860 г.). Важнее близкая связь имени русь с черноморским югом: оно здесь «туземно», не на севере. Это соображение в связи с лингвистическим объяснением имени русь лежит в основе выводов и А. А. Шахматова. Прикидывая свои построения к историческим событиям, А. А. Шахматов представляет себе, что первое движение скандинавов на юг надо отнести к 30-м годам IX в. - это и была Русь: «под этим именем их узнали и южная Россия, и херсонесские греки, и Византия» . Вот и все. Попытки построить некоторые представления о черноморской руси по арабским свидетельствам ничего надежного не дают от времен Гедеонова и Куника до недавних статей Пархоменко , и кому охота разбираться в этих попытках, тот пусть исходит из критических этюдов Вестберга .

Вторую волну скандинавских выходцев, варягов, А. А. Шахматов относит к середине IX в.: это «утверждение варягов в Новгороде, Изборске, Полоцке, Белоозере и Ростове». Мотив «призвания» не подлежит исторической оценке. Это мотив литературный, и, как ни слаба работа Тиандера «Скандинавское переселенческое сказание» , она дает полезный свод материала, освещающего его как «перехожий» мотив, встречающийся у разных германских племен. Часть северных варягов пошла на юг, к Византии. Шахматов считает удачной догадку книжника-летописца, который, прочитав у византийцев рассказ о нападении руси на Царьград в 860 г., связал его с именами варяжских князей Киева - Аскольда и Дира. 18 июня 860 г. русь на 200 судах появилась под стенами Византии, когда император Михаил отсутствовал: был в походе против арабов. Михаил успел вернуться по вестям о новой опасности, и руссы были отбиты. Позднейшие рассказы приурочили сюда сказание о чуде ризы влахернской божьей матери, которое раньше относилось к нападению аваров в 626 г. Рассказ этот - о нападении руси и чуде - попал в наши летописные своды: в Новг. 1 под 854 г. и в Лаврентьевский под 866 г., тут уже с именами Аскольда и Дира.

Это первое известие о походе руси на Царьград, который произошел после нескольких экспедиций по Черному морю в первой половине IX в. Ему придают особое значение свидетельства, что тогда у руси уже была организованная военно-политическая сила, что поход этот исходил из молодого южнорусского государства. Толкование этих известий у Шахматова стеснено тем, что он сохраняет указание Повести временных лет, что Аскольд и Дир были варяги. Если строить на этих обрывках определенное представление, я предпочел бы признать их вождями руси (не варягами) " и принять другое указание старого книжника-летописца, что варяги и словене назвались на юге русью при Олеге, когда и возникло в Киеве варяжское княжество на смену старому, русскому. Тогда хоть больше времени останется для укоренения имени русь на киевском юге. И 30-е годы IX в., может быть, слишком поздняя дата для появления руси на юге: ведь нападение на Сурож относят к первой четверти IX в. Правильнее признать, что нет у нас надежных оснований датировать это явление десятилетиями.

Сами предания об Аскольде и Дире дают основание усомниться в их «парности». Текст Повести временных лет о их гибели от руки олеговых воев дает основание их разделить: «И убиша Асколда и Дира и несоша на гору, и погребоша и (единственное число) на гор, еже ся ныне зоветъ Угорьское, кде ныне Олъминъ дворъ; на той могил (единственное число) поставилъ (кто?) церковь святаго Николу; а Дирова могила за святою Ориною» . Ценимое историками известие араба Масуди, что в царство славянского князя ал-Дира ездят с разными товарами мусульманские купцы, сильно подрывается тем, что этого ал-Дира Масуди считает своим современником, а сам он был современником Игоря. Царство ал-Дира, по Масуди, - восточный сосед Чехии Вячеслава, и может быть признано киевским, тем более что тогда, по-видимому, чехи и Краковом владели. Вестберг поправляет имя ал-Дир на Ингир - Игорь, но остается имя, хоть и поставленное не на месте. Таковы шаткие намеки, всего смелее использованные Грушевским, чтобы признать Аскольда вождем похода 860 г., а Дира - позднейшим князем, жертвой Олега. Какой-либо «точности» сведений тут и не добьешься. Но как бы то ни было в деталях, само известие о походе 860 г. - крупная черта в истории Черноморья и Византии, выступление новой исторической силы. И византийцы это сразу оценили. Патриарх Фотий в послании (окружном) 866-867 гг. представляет последствия этого эпизода совсем удивительно: патриарх заявляет, что не только болгары променяли прежнее нечестие на христову веру, «но даже и многими многократно прославленные и всех оставляющие за собою в жестокости и злом убийстве так называемые то Рис;, которые, поработив находящихся кругом себя и отсюда помыслив о себе высокое, подняли руки и против Римской державы, - в настоящее время даже и эти променяли языческое нечестивое учение, которого держались прежде, чем чистую истинную веру христианскую, с любовью поставив себя в ряд подданных (лт)хо«ву) и друзей наших, вместо того, чтобы нас грабить с великой против нас дерзостью, как прежде, и до такой степени разгорелись в них желание и ревность веры, что они приняли епископа-пастыря и святые обряды христиан с великим усердием и ревностью» .

Фотий был патриархом цареградским во время набега руси. Он произнес два «слова» по поводу этого нападения, где весьма ярко и патетически изобразил русские зверства: варвары истребляли все мирное население, избивали даже скот и птицу. Рассказ о набеге руси и чудесном их отражении внесен в источники наших летописных сводов - Хронику Амартола и Палею. В Житии патриарха Игнатия, составленном Никитой Пафлагонянином, сообщаются еще некоторые сведения, относящиеся, по-видимому, к тому же набегу: в 860 г. «злоубийственный скифский народ, называемые р<Ьд, через Эвксинское море прорвался в залив, напал на остров Теревинт (у Синопа), опустошил всю местность и все монастыри, разграбил всю утварь и деньги, умертвил всех захваченных ими людей» '.

На этот раз набег вызвал острую панику, но миновала опасность, и надо было подумать о предотвращении ее повторения. В. И. Ламанский  в труде Житие св. Кирилла как религиозно-эпическое произведение»  весьма остроумно связывает с впечатлениями 860 г., которые «не могли не заставить задуматься светские и духовные власти Царьграда», последовавшие сношения их с хазарским каганом и миссией св. Константина-Кирилла в Крым и Хазарию - в конце 860-начале 861 г.: Русь втягивалась в тогдашнюю мировую политику. Ламанский считает не случайным совпадение ее набега с арабской войной. Арабы, воюя с Византией, подымали на нее северных врагов. В Житии Константина-Кирилла послы от хазар сообщали Византии, что «срацыны» склоняют их к своей вере и союзу, «мир дающе и дары многи стужают». Слишком смелым и вовсе не обоснованным кажется предположение Ламанского, отождествляющего этих «хазар» с русью, а посольство «от руси Аскольдовой», но общая связь отношений, может быть, им верно угадана.

Для Византии остро ставился вопрос о замирении варварского севера. Греки ищут содействия хазар для сдержки руси, но Хаза-рия уже слишком ослаблена прорывом печенегов. Назревает поэтому другой план, другая программа, чреватая крупными последствиями. Она отчетливо намечена в «Окружном послании» фотия. Факты, о которых он говорит, не внушают доверия, если понимать буквально риторически расписанную картину миссионерских успехов греческой церкви на севере. Исторических следов от этих «успехов», во всяком случае, не осталось. Но и помимо фактической точности слова Фотия ценны: они намечают характерную для будущего программу. Эта «программа» исходила из средневекового воззрения на империю как на единое и притом вселенское христианское царство. Поэтому как в западной империи Карла Великого, так и в восточной. Византийской, распространение христианства неразрывно связывалось с расширением пределов самой империи и подчинением ее власти, не церковной только, но и светской, императорской, всех «варваров», которые примут христианство и войдут в состав вселенской церкви. Водворение в варварских странах христианской религии и церковной иерархии подчиняло их культурному воздействию и политическому влиянию Византии. Ее культурно-религиозное миссионерство было постоянно связано с определенными политическими целями. Вся эта церковно-политическая деятельность империи по отношению к варварскому миру на Западе приняла завоевательный характер; там меч прокладывал путь кресту и обеспечивал ему успех, а империя, покоряя разрозненные силы варваров, организовывала их по-своему, втягивала их в свой политический строй и в свою культурную жизнь. Византии такое вооруженное воздействие на варваров востока Европы было не по силам; она еле защищалась от арабов, славян, руссов. Обеспечить по возможности северный фронт империи предстояло, по мысли византийских политиков, культурно-религиозному миссионерству. Но оно могло дать сколько-нибудь определенные церковные и политические результаты только при том условии, чтобы этот варварский мир стоял перед Византией уже организованным, вышедшим из хаоса бурных племенных передвижений. По-видимому, Фотий таким его перед собой и видел, хотя, очевидно, сильно преувеличил самую возможность прочных успехов церковно-политического воздействия на него, преувеличил потому, что представил себе его более прочно сорганизованным, чем оказалось на деле.

Днепровской Руси предстояло пережить еще ряя потрясений, связанных с движением на юг варягов, раньше чем она сложится в большое восточнославянское государство и войдет в устойчивые отношения к Византни.

Так и немногие конкретные данные и общие соображения склоняют историков к признанию, что к 860 г. уже существовало на юге, с центром в Киеве, русское княжество. В то время, надо полагать, на севере уже водворились варяги - их центральным пунктом была, по-видимому, Ладога, затем Новгород.

Проблема образования Киевского государства сводится при таких условиях к вопросу, когда и как пришли в политическую связь юг и север, когда и как объединились под властью Киева все города по великому водному пути «из варяг в греки», начиная с Новгорода Великого. Установление этой связи - дело «варяяов». Но о их деятельности наша летопись сохранила лишь неполную, ненадежную, искаженную домыслами и легендами традицию, византийские источники ничего не дают, а арабы много путают. Однако кое-что надо у них взять, что более ясно, отделяя относящееся к Киеву от тех известий о варягах, которые не имеют прямой связи с киевской историей.

Вестберг и Маркварт  , изучая арабских писателей, пришли независимо друг от друга к выводу, что те пользовались для ряда известий о руссах и варягах (которых не различали) первоисточником, составленным во второй четверти IX в. Из этих известий Вестберг удачно извлекает древнейшие сведения о варягах в Новгороде. По упомянутому первоисточнику IX в., Ибн Русте, Мукаддаси, Гардизи  сообщают, что русь живет «на острове, окруженном озером»: отсюда она совершает набеги на славян и живет тем, что от них добывает; своего хозяйства не ведет, пашен не имеет, а на кораблях совершает набеги, захватывает полон и сбывает его болгарам и хазарам, захватывает в земле славян «полезные предметы» (например, меха) и ведет ими торговлю на Волге. Типичная «варяжская» торговля добычей. Но где же этот остров? Его многие крайне натянуто ищут у Азовского моря. Путь варягов - Волга, «река, которая течет к хазарам от руссов и впадает в море Хазарское» (ал-Бекри) , по ней народы, которые живут на ее берегах, везут к болгарам свои товары - меха собольи, горностаевы, беличьи и др. «Остров» руссов, по Вестбергу, тождествен с Holmgard (что значит: островной город) исландских саг, а так скандинавы называли Новгород «вероятно, потому, что расположен на острове (Holm), образуемом Волховом при выходе из озера Ильменя», - поясняет Томсен , а Куник отмечает полуостровное положение Городища, которое легко могло быть искусственно обращено в остров. Эти «руссы» арабов - ильменские варяги; речь идет о «заморских» варягах, которые брали дань, «отъ мужа по блЪ и вверици», «а иже бяху у нихъ, то ти насилье дЪяху Словеномъ, Кривичемъ, и Мерямъ и Чюди» .

Уловили арабы и другой момент, когда разбойничья торгово-промышленная колония варягов стала втягивать в организацию под своей властью местных славян и врастать в их среду: «много людей из славян приходят к руссам и служат им, чтобы этой службой обезопасить себя» (Гардизи). Эти указания восходят к арабскому источнику второй четверти IX в. , притом, быть может, к тому же источнику восходят указания тех же арабских авторов на Киев как столицу славян, резиденцию их южного князя. Руссов они знают только на севере. Для Вестберга тут опровержение вообще представления о южной руси, особой от северных варяго-руссов. Для других - только условная особенность арабской терминологии.

И долго позднее видим независимое от юга, от Киева, и неведомое ему значение северного варяжского центра.

Ко второй половине, даже последней четверти IX в. относится знаменитое свидетельство Ибн Хордадбеха о русско-арабской торговле: «Руссы - а они из славянских племен - приходят из отдаленнейших областей Саклаба (страны славян) к Румскому морю и тут продают шкуры бобра, черной лисицы, а также мечи». Государь ромеев взимает с них десятину их товаров [добавление Ибн ал-Факиха : «а затем идут по морю в Самакарш (Тама-тарху), город евреев (хазар?), и оттуда возвращаются в славянскую землю»] . Это путь к Черному морю - видимо, по Днепру - и по Черному морю в Таматарху. Но где же взимается императором ромеев пошлина? Вестберг предполагает - в Херсонесе . . . Это путь руси.

Другой путь: «Или же руссы спускаются по славянской реке (Волге), проходят через Каммедж (одно из названий Итиля). столицу хазар, где владелец страны взимает с них десятину. Отсюда они идут в море Джурджана (Каспийское, специально - его юго-восточная часть) и пристают к любому намеченному ими месту берега. Ширина этого моря 500 парасангов. Иногда они перевозят свои товары из города Джурджана в Багдад. Здесь евнухи из славян служат им переводчиками». Это южная часть того волжского пути, северная часть которого - от Ильмень-озера до Болгарии и Хазарии - намечена известием о северном «острове» руссов. Это те «руссы», которых арабские писатели помещают, вполне так же, как наш автор Повести временных лет, по «великому морю» рядом с саксами и англами (Бен Иосиппон) , тогда как знают они и руссов по соседству с венграми и печенегами (Ибн Йакуб). Даже сведения о Скандинавии, Норвегии арабы излагают как сведения о руссах. В 922 г. Ибн Фадлан северных руссов-варягов встретил в земле болгар, куда они приезжали с товарами. Деятельная торговля велась скандинавами-варягами по Волге помимо связи с Киевом и после того, как спаялись края Днепровской Руси - Новгород с Киевом. Как днепровский путь «из варяг в греки» остался доступен варягам, которыы ходили через Гардарики в Византию искать выгодной службы и торговых барышей, так и волжский путь не был им закрыт русской княжеской властью.

Нет достаточных оснований связывать с Киевской Русью ряд военных предприятий на востоке, о которых узнаем из арабских источников. Так, в 70-х годах IX в. русь нападала на Абесгун (в юго-восточном углу Каспия). Около 925 г., по рассказу Масуди, флотилия руссов на 500 кораблях прошла в Азовское море и вверх по Дону и перебралась на Волгу, а тут, условившись с хазарским ханом о пропуске за обещание половиныыбудущей добычи, они вышли в Хазарское море, ограбили Гилан, Табаристан, Абесгун и «нефтяную страну», укрепились на острове близ Баку и вернулись с большой добычей, но в устьях Волги были перебиты мусульманскими войсками хагана. Ибн Хаукал писал в 70-х годах Х в., как в 969 г. руссы разгромили Булгар, Итиль и Семендер, чем добили Хазарское царство, потрясенное перед тем победами Святослава, который отнял у них в 965 и 966 гг. власть над вятичами, ясами и касогами. Эти выступления варяжской силы на Волге, идут ли они с Черного моря или с верховьев Волги, независимы от деятельности киевских князей, с которой насильно их связывают некоторые историки, как, например, Грушевский (ранее Гаркави) .

Как ни отрывочны, а часто и не совсем ясны, а в толкованиях спорны все эти известия о деятельности скандинавского элемента в ранней истории Восточной Европы в IX и Х вв., они дают один общий результат, который нельзя не признать существенным. Именно вывод о большой энергии этой деятельности, торговой и боевой; ВосточнаяяЕвропа прорезана рядом путей, по которым варяги проходили то мирно, то бурно, будоража местную племенную жизнь, втягивая местное население в более сложные международные отношения.

За этим полулегендарным и героическим периодом варяжества последовал иной, когда тот же элемент, прочнее оседая на новых местах, получил уже иное значение - не бродила только, а организующей силы. Образование русского княжества было одним из ранних явлений того же порядка, как позднее образование нормандского герцогства на севере Франции (911 г.) или нормандских владений в Южной Италии. И всюду норманны быстро втягивались в местную культуру, становились итальянцами в Италии, французами в Нормандии, ославянивались на Руси.