Социалистические убеждения
Лаврова, очень глубоко и сильно жившие в нем,
подсказывались, конечно, моральным
сознанием, но Лавров непременно хотел
рационально обосновать свой социализм. Не
следует забывать, что Лавров испытал
сильное влияние Маркса, что он сам
подчеркивал. В связи именно с этим надо
толковать общий историософский
рационализм у Лаврова, - в целом ряде
пунктов у Лаврова находим отзвуки
гегелианства, - воспринятого и через Маркса,
и независимо от него. Безоговорочный
детерминизм соединяется у Лаврова (как у
Гегеля и всех его последователей) с
прославлением, свободы, как действующей
силы истории. Это совпадение необходимости
и свободы у Лаврова имеет особый характер, в
связи с тем, что он вводит в рассуждение
категорию «возможности»,-что станет у
Михайловского центральной историософской
категорией. Но категория возможности для
Лаврова связана с психологической
реальностью свободного действия. Мы видели,
что для Лаврова история начинается там, где
«естественный ход процессов осложняется
тем, что вытекает из сознания свободы. И
если Лавров принципиально признает принцип
детерминизма всоциологии, то через все его
исторические книги и статьи проходит
красной чертой призыв к свободному
творчеству «критически мыслящей личности».
Лавров гораздо более апостол свободы (и
потому он и был вождем большой группы
ищущей молодежи), чем истолкователь
исторической необходимости прогресса...
Пафос этицизма всей своей вдохновляющей
силой обращен у Лаврова именно к свободной
личности, и его пламенная и неустанная
проповедь социализма носит на себе все
черты утопического мышления. Овсяннико-Куликовский
справедливо говорит о романтизме в
социологической мысли Лаврова.. В оболочке
позитивизма проявляется у него все та же
романтическая устремленность к социальной
правде, которая характерна для русских
романтиков, -и да и только ли русских?
В данном реферате мы очертили
наиболее существенные оригинальные черты в
социологических построениях Лаврова
касательно роли личности в истории; нам
необходимо сказать еще немного об общих
философских воззрениях Лаврова, в которых
он не был оригинален и в которых выражал
общие идейные тенденции своей эпохи. Это
прежде всего относится к гносеологическим
взглядам Лаврова, в которых так ясно
выступает влияние Канта и новейшей
критицизма. Мы уже знаем «личный принцип
действительности» у Лаврова, а также «скептический»
принцип у него: нам доступно только то, что
попадает в сознание. Хотя Лавров без
колебаний стоит за реалистическое
понимание мира, но скептический принцип не
позволяет ему категорически утверждать
реализм. Лавров спасается от
расслабляющего релятивизма в познании,
уходит в «историю разума».
Лавров был решительным
противником и материализма , и
спиритуализма , как построений
метафизического характера, но мы уже
отмечали непоследовательность Лаврова в
вопросе о зависимости души от тела. «Непроизводность»
сознания не мешала ему говорить о «физическом
источнике сознательности».
Нам остается закончить наш
реферат общей характеристикой социологии
Лаврова.
Лавров был несомненно очень
оригинальным умом; однако, та синтетическая
задача, которую он осознал для себя очень
рано, открывала простор для самых различных
влияний на него. Социологические искания
Лаврова были крайне сужены в то же время тем
духом секуляризма, который безраздельно
царил в ней,-и увлечение «научностью»
закрыло перед его сознанием все те темы,
которые диалектически связаны с
социологическим осмыслением бытия.
Единственная область, в которой Лавров
ничем не был стеснен, была сфера этики..
Получилось вопиющее противоречие во всей
системе, в которой Лаврову так хотелось
достичь целостности. Вся этическая жизнь
всецело определяется и вдохновляется
сознанием свободы, но реальность этой
свободы была для Лаврова лишь
психологической. Этическое сознание у
Лаврова было страстным, глубоким и
категорическим, а социологическое
осмысление было заранее ослаблено
позитивистическим складом мысли. Лаврову
не только не удалось достичь целостности,
но ему не удалось (благодаря априорному
отвержению всего «метафизического») даже с
достаточной глубиной вскрыть тайну
человека. Если сам Лавров не ощущал
внутренней неслаженности его системы, то
потому, что вкус к историческому
исследованию закрывал перед ним
принципиальную дисгармонию в его системе.
Превращение: и тайны человека, и тем
смыслового порядка в «исторические
категории», этот принципиальный релятивизм
изнутри обессиливал позиции Лаврова. В его
системе дух секуляризма явно лишь обедняет
и суживает то, что несет с собой подлинное
социологическое вдохновение.
|