Особую заботу цензуры составляла
литература учебная и народная,
историческая в том числе. Эти две наиболее
социально опасные, с точки зрения
правительства, категории населения (учащиеся
и простонародье) должны были получать
строго определенный объем информации в
строго определенной трактовке. Появление в
середине 60-х годов ряда учебных книг (таких
как "Самоучитель" И.А. Худякова и "Книга
для чтения" А.И. Сувориной) вызвало
предписание министров просвещения и
внутренних дел о необходимости принятия
мер к "прекращению издания и изъятию из
употребления вредных для молодого
поколения учебников". В 1866 г.
последовало два высочайших повеления об
"особого рода цензурном надзоре" за
учебниками и книгами для простонародья.
Совет Главного управления поднял вопрос о
восстановлении предварительной цензуры
"для учебных, а равно предназначенных
для народного и детского чтений изданий",
как оригинальных, так и переводных.
Начальству государственных и частных
учебных заведений, а также обществам по
народному образованию разрешалось
допускать в учебные каталоги, училищные
библиотеки и склады, издавать за свой счет,
принимать к руководству или рекомендовать
ко всеобщему употреблению только издания,
имевшие общеобразовательное значение,
которые "были цензурованы
установленным порядком и одобрены
министром народного просвещения".
В начале 1867 г. новое рассмотрение
вопроса о книгах для народа и учебниках в
Совете Главного управления привело к
оживленной полемике между министерствами
народного просвещения и внутренних дел.
Главное управление предложило принять
государственные меры в виде особых "в
значительном размере премий" и поощрений
существовавшим обществам "для издания
и распространения по всем частям знания для
народа книг в огромных количествах, которые
бы вытеснили все лишнее, непригодное и
вредное для народного чтения". При этом
большинство членов совета выступило против
восстановления предварительной цензуры
"для такой значительной отрасли
литературы, которая объемлет собою все
книги учебные" и книги для народа, так
как это "было бы равносильно отмене...
нового закона о печати" (1865). Для
цензуры это был бы колоссальный, а возможно,
и непосильный труд. Что касается поощрений,
то в итоге пришли к выводу об их
невозможности, поскольку большинство
обществ по народному образованию "едва
ли соответствуют настоящим видам
правительства".
В связи с изданием учебной
литературы цензурное ведомство и министр
внутренних дел предлагали, чтобы Ученый
комитет Министерства народного
просвещения в своих заключениях строго
указывал на изданиях "рекомендуется",
"одобряется" или только "допускается
или в виде руководств, или в виде пособий,
или для библиотек основных и ученических...
для тех или других классов". Точная
формулировка публиковалась в "Журнале
Министерства народного просвещения".
Управляющий Министерством князь П.А.
Ширинский-Шихматов указал сочинителям,
переводчикам, книгопродавцам и издателям,
типографиям и газетчикам на необходимость
писать полный текст определения, данного
книге Ученым комитетом. Цензурным
комитетам и отдельным цензорам этой
категории книг было вменено в обязанность
контролировать объявления о продаже с
точным указанием замечаний Ученого
комитета, а столичные типографии через
инспекторский надзор должны были требовать
от издателей предъявления удостоверения
при печати книг, относящихся к ведению
Министерства народного просвещения .
Подобные меры должны были
оградить наиболее уязвимые, с точки зрения
правительства, слои населения от
информации, в том числе и исторической,
которая могла бы нарушить социальную и
политическую стабильность в русском
обществе. Именно народная и учебная
литература подлежала особо строгому
контролю, вызывала дебаты в цензурном
ведомстве относительно содержания и
процедуры надзора.
Взаимоотношения цензуры и
исторического знания в России, как, впрочем,
и ужесточение или смягчение цензурного
давления на печатное слово, всегда
находились в прямой зависимости от
состояния общества, гражданской активности
его членов. В этом смысле вторая половина XIX
в. представляет значительный интерес.
Возросшая политическая и культурная
активность некоторых социальных слоев,
активизация печати, расширение временных
рамок используемой исторической
информации имели своим следствием усиление
правительственного контроля.
В середине 50-х годов обнаружилась
неспособность цензурного ведомства
должным образом осуществлять надзор за
печатью, прежде всего из-за отсутствия
четкого законодательства в этой области.
Кроме того, изменившаяся общественная
ситуация требовала новых форм
регламентации издательской деятельности.
Конец 50-х-начало 60-х годов
характеризовались определенной
либерализацией цензурной практики.
Последовавшая затем передача надзора за
печатью в Министерство внутренних дел
лишний раз подчеркнула охранительно-карательную
функцию цензуры. "Временные правила по
делам печати" (1865) отменили для части
изданий предварительную и ввели
последовательную цензуру. Производившаяся
позднее корректировка законодательства
повлекла за собой свертывание прав печати,
свобода которой всегда была ограниченной.
Информация исторического характера, в
силу ее социальной значимости, строго
дозировалась в зависимости от слоя
читателей, к которому она была обращена.
Наибольшей свободой пользовались
специальные научные издания, несколько
меньшей - общественно-политические,
рассчитанные на образованную публику,
строже подходили к демократическим,
предназначенным широкому кругу читателей.
Когда же дело касалось учебной и народной
литературы, цензура становилась тотальной.
|